Таким образом Иларио Да вступил в крайне левую организацию, которая пропагандировала диктатуру пролетариата и освобождение рабочего класса. Он вошел в новую семью, ошеломленный, но уверенный в себе, и принес немую присягу причастности к общему делу, которая длилась всю его жизнь. Он бросил университет и поступил в новую школу, где мужчины и женщины занимались другими науками, посвященными вопросам кооперативного хозяйства и минимальной заработной платы, пенсиям и оплачиваемым отпускам. Юноша отрастил волосы и, пытаясь схватить политический момент, который, как он чувствовал в своем невежестве, станет знаменательным, пересмотрел сокровища большевистской культуры и эксгумировал забытых деятелей искусства, похороненных старыми республиками. В любое время суток он мог нагрянуть домой в кожаной куртке и красной футболке, фуражке и тяжелых сапогах с таким решительным видом, что получил прозвище Пантера. С жаром отметая все преграды, которые навязало ему происхождение, Иларио Да стряхивал спутанные грязные кудри на упрямый лоб, где уже проступала судьба человека, посвятившего жизнь служению идее.
— В конце концов этот парень станет марксистом! — восклицали пожилые соседки.
В сентябре 1970 года пришел к власти президент Альенде. Эта победа получила такой резонанс, что улицы впервые увидели лицо другой молодежи, которая размахивала дедовскими знаменами и плакатами, празднуя историческое событие — победу народного волеизъявления над олигархами. Иларио Да и Педро Клавель, как и половина страны, присоединились к толпе, которая собралась под балконом дворца Ла-Монеда, куда вышел народный президент в простом костюме с перевязью. Вскоре были национализированы сорок семь заводов и упрощены условия кредитования. В результате аграрной реформы были конфискованы больше десяти миллионов гектаров плодородных земель, исчезла безработица, зарплаты стали расти, и коалиция партий «Народное единство» одним демократическим решением экспроприировала медные рудники, до тех пор управляемые североамериканскими компаниями.
В это время Иларио Да со страстью, которую не умел утаить, открыл для себя неудержимое очарование бессонных ночей, во время которых критиковал «капиталистическую систему». Эти слова звучали как выражение дьявольского порядка, протягивающего повсюду щупальца, несовершенного и навязанного извне, и с ним требовалось не только сражаться — его нужно было уничтожить и создать вместо него новый.
Нередко Иларио Да проводил воскресенье с Марго. Она стала хиппи, носила косички с цветными лентами, мешковатую одежду и, подобно цыганке, которую жизнь оставила без гроша, гремела бусами из косточек и браслетами на запястьях. Трудно было узнать вчерашнюю пламенную и необузданную летчицу, которая выросла в военных школах и сражалась в Европе в рядах Королевских военно-воздушных сил. Осенью она организовала в своей гостиной собрание пацифистов, пригласив десяток бывших коллег, как будто речь шла о монашеском ордене. Однажды Марго с удивлением обнаружила среди них изысканного и печального пожилого мужчину с густой седой шевелюрой, рыхлой кожей, орлиным носом и неизменно потерянным видом, характерным для оторванных от корней людей. Это был Бернардо Дановски, через тридцать лет после исчезновения сына одряхлевший настолько, что почти ничем не напоминал человека, который когда-то заявился в сад Лонсонье смотреть на самодельный самолет. Он работал теперь на аэродроме Тобалаба в границах коммуны Ла-Рейна, куда перевели после закрытия авиационный клуб Лос-Серрильос. Поле было необъятным, а ангары столь многочисленными, что многие из них пустовали. Марго приняла гостя с нежностью, и начиная с этого дня Бернардо Дановски появлялся на всех ее tertulias[34], всегда с букетом красных бегоний, которые, по его мнению, наполняли комнату запахом взлетной полосы.
Как-то вечером, прогуливаясь по саду, Бернардо обнаружил самолет, который его сын и Марго некогда собрали своими руками. Он был так растроган, что предложил Марго в знак уважения к памяти Иларио переместить его в один из ангаров на аэродроме Тобалаба, чтобы сохранить как реликвию.
— Кто знает, — сказал старик, — может, однажды он еще и взлетит.
За самолетом приехал грузовик, и Марго лично занялась размещением летательного аппарата в одном из ангаров, где он просуществовал в полутьме в течение нескольких лет, пока его тайно не вывели оттуда, чтобы совершить последний полет.
Предсказание, согласно которому Иларио Да ни перед кем не склонит коленей, мало-помалу подтверждалось. Но в вопросах политики Марго никогда не соглашалась с сыном. Их мнения сталкивались беспрестанно. Марго отстаивала идею мирного переворота. Она была убеждена, что война — порождение Европы, а Чили — безмятежный рай. Она и не подозревала, что в сердце этой сказочной страны, которую она любила больше всего на свете, могут твориться те же зверства, как и на другом берегу океана. Иларио Да лишь посмеивался, отвечая ей, что нельзя изменить систему посредством той же самой системы. Революцию не сделаешь с помощью избирательных урн.
— Это семантическое противоречие, — заявлял он.
Хотя бессонными ночами сын с упоением оттачивал аргументацию, его полемика с матерью тонула в сбивчивых доводах. Иларио Да грешил излишним красноречием, Марго же чересчур опиралась на опыт, и разговор принимал оборот, который разными путями неизменно заводил их в тупик. Всякий раз они заплывали далеко, но прибивались к одному и тому же берегу, и тогда замолкали, утомленные спором, но уверенные, что история их рассудит. Между тем однажды Марго не смогла сдержать тревожной дрожи и сказала сыну:
— Если что-нибудь случится, обещай мне, что поедешь во Францию и отыщешь семью своего двоюродного прадеда. — И добавила: — Его зовут Мишель Рене.
Однажды Эктор Бракамонте, пройдя по цеху, поднялся в кабинет в поисках старой накладной. Он принялся рыться в вещах Лазара и случайно наткнулся в кармане висящей на гвозде куртки на револьвер, который покойный хозяин купил у Эрнеста Брюна посте того, как Эктор пытался его обворовать. Управляющий не стал прикасаться к оружию и спокойно спустился в вестибюль. В этот миг на фабрику ворвалась Тереза, вся на нервах, и крикнула:
— Están bombardeando La Moneda![35]
В течение часа военная хунта обстреливала площадь Конституции, и позже стало известно, что президент Сальвадор Альенде, запертый в своем дворце с армией, предоставленной Фиделем Кастро, совершил самоубийство, тогда как его медный голос еще звучал по радио. По слухам, путчисты выстроились в очередь к его трупу и один за другим выпустили в него пулю, словно совершая какой то зловещий обряд, а последний изуродовал ему лицо прикладом ружья. В конце сентября бывшего президента положили в гроб, завернув в саван, и никому, даже вдове, не позволили взглянуть на него. Атака с воз духа удивила всех своей точностью и профессионализмом. Не требовалось долгого расследования, чтобы понять: ее осуществила группа американских летчиков-асов, прибывших на чилийский берег в рамках операции «Унитас», а главным режиссером был Генри Киссинджер, несколько лет спустя получивший
