конце концов, бред это или нет, никто не запрещал мне сходить повидать его, это ничего не будет мне стоить, и потом, кто знает, реальность настолько более сложна, чем она кажется, а нужно-то всего лишь прийти и взглянуть, — кто знает, не буду ли я грызть себя, когда вернусь домой, за то, что не сделал столь простое дело, за которое в любом случае никого нельзя было бы осудить, так что почему бы и нет, в конце концов, почему бы нет? Вопрос не в этом, — говорил я себе, растянувшись на кровати лицом к выключенному телевизору, пробегая взглядом по портретам актрис эпохи расцвета Голливуда и сожалея, что там, среди них, нет лица Одри Хепберн, — событием, объявленным, обещанным мне или вызванным к жизни теми снами, будет не встреча, если я на нее решусь, с нуждающимся, как сказала Шошана Стивенс, в том, чтобы его узнали, ребенком гонконгцев, живущих в Нью-Йорке, а, возможно, то, что явилось мне озарением, увенчавшим тот сон о норе, той норе, что была книгой, той книгой, которую я напишу, да, может быть, все это в итоге окажется всего лишь поводом к тому, чтобы самим фактом писания, возвращения к писательству я сумел наконец-то вновь обрести часть себя, пусть небольшую, вернуть ускользнувшую от меня часть себя.

Я закрыл глаза и ощутил уверенность, что эта последняя мысль даже не требует доказательств: уже долгое время я обходил стороной самого себя, это был самосаботаж, прятки в безделье, медленный и постепенный крах, при котором я присутствовал в роли бессильного очевидца. Мне нужно восстановить контроль над собой, иначе я кончу тем, что исчезну — и кто знает, где.

Глава 20

Ясновидящие рыбки

Тем же вечером, около семи, я написал Марьяне пару торопливых строк, в которых не стал рассказывать ни историю Аластера Спрингфилда, потому что, надеялся, успею уже сам поведать ее через несколько дней, вскоре после моего возвращения, ни о беглом осмотре «Граунд зиро» — по той же причине. Написал только вот это:

«Марьяна, любимая!

Возможно, после моего приезда я еще ничего не сказал тебе о тех кратких мыслях, что собирал в блокноте в последнее время. Я отпирался. Делаю вид, только и всего. Но ты угадала и вообще была права.

Твой Эженио».

Спустившись по лестнице, чтобы вручить конверт Энди Гарсии, я заметил на стене другие портреты американских актеров и актрис. И увидел наконец Одри Хепберн — она улыбалась. Фото было, кстати, из «Завтрака у Тиффани». Мог бы обратить внимание и раньше, — упрекнул я себя. К стойке регистратора я подошел уже с более высоким мнением о вкусе хозяина — у нее, спиной ко мне, что-то записывал довольно крупный мужчина. Он услышал мои шаги и обернулся. Это был Евгений Смоленко.

— Добрый вечер, месье Трамонти, — сказал он, широко улыбаясь. — Как у вас дела?

Я немного замялся.

— Э… добрый вечер, да, а у вас, хорошо, спасибо, — ответил я вперемешку, изобразив на лице лучшую улыбку, на какую способен. — Забавное совпадение — случайно встретиться здесь.

— Вовсе нет, — сказал он, — я специально зашел за вами.

Я снова смутился.

— За мной… Но откуда вы узнали, что я остановился в этой гостинице?

— Ха, я же видел адрес и название отеля еще в самолете, разве не помните? Я не хотел вас беспокоить, поэтому собирался оставить вам эту записку. Держите, можете прочитать, я успел дописать, — и он протянул мне это послание:

«Уважаемый месье Трамонти!

Администратор сообщил мне, что вы сейчас на месте, но мне не хочется вас беспокоить. Просто хотел сказать, что позвонил Фредерику Чену (отцу вашего и сыну моего), договорились с ним встретиться завтра, в два пополудни. Я предупредил го, что приду, возможно, не один. Адрес у вас есть, если не ошибаюсь. Когда я упомянул имя его отца, Фредерик разволновался. Если надумаете пойти со мной, оставьте записку в моей гостинице.

Всего вам хорошего.

Е. Смоленко».

— Не хотите выпить чего-нибудь? — спросил он, кивнув подбородком в сторону бара.

Я кивнул головой в знак согласия. Мы заказали две стопки водки.

— Как продвигается ваша статья? — спросил, усаживаясь, Евгений Смоленко.

— Только что закончил. А вы, как ваша конференция?

— Осталось еще одно заседание завтра вечером. Эти конференции мне, знаете ли… — ответил он с легкой гримасой.

Я закурил сигарету. Нам принесли водку и несколько оливок к ней.

«Вы знаете, и мне все эти статьи…» — хотел было я подхватить, но передумал.

«В общем, — скажу я Марьяне спустя пару дней, — сам уже не слишком понимал, настроен ли я сходить с Евгением Смоленко в гости к Ченам, меня очередной раз накрыла волна моей хронической нерешительности: оба варианта казались мне верными и оба малооправданными». Обычно в таких случаях я доверяюсь знакам, так и теперь решил считать весомым аргументом незапланированную встречу с Евгением Смоленко у бюро администрации отеля, даже при том, что он не пытался хотя бы позвонить мне в номер, поэтому я принял его предложение увидеться на следующий день у входа в дом Фредерика Чена.

Вскоре, выпив еще по одной, мы с Евгением расстались. Перед этим он вежливо спросил, как у меня прошел день, и я, так же вежливо выбирая слова, рассказал о сутолоке вокруг «Граунд зиро» и о моих беседах с Сандрой Казимежски и Беатрикс Медоу-Джонс — опустив, однако, историю Аластера Спрингфилда, которая завела бы нас в неизбежные рассуждения о ее сходстве с историей Эдварда Чена, а время уже было позднее. «Позднее» для чего, я и сам не знал, но мне не хотелось угаснуть во всем этом. Тебе хорошо известно, — скажу я Марьяне спустя пару дней, — когда меня обеими руками хватает за горло эта совершенно не выразимая обессиленность, это дикое желание никого не видеть и ни с кем не говорить, ко мне лучше не подходить, особенно тем, кто, к несчастью, может оказаться в обратном настроении.

В итоге вечер я провел в одиночестве: поужинал в японском ресторанчике по соседству с гостиницей, задумчиво созерцая рыбок в аквариуме, наскоро соорудив одну забавную теорию (вот такие плоды дают иногда усталость и безделье), согласно которой рыбки обладают способностью ощущать присутствие по другую сторону стекла как живых, так и мертвых, я говорил себе, что пускающая пузырьки толстая сиренево-черная рыба, возможно, видит в этот момент рядом со мной какого-то типа, похороненного несколько месяцев назад, который наблюдает, как я ем, а другая,