на нее с болезненной доверчивостью. Она обрела новую наготу. Лазар сел вместе с женой в теплую воду, позволяя всем воспоминаниям всплыть на поверхность, и слегка обнял ее, чтобы не поколебать хрупкое равновесие, которое она создала. Зная, что он уже мертв, даже не озаботившись предупредить ее о наступающей печали, Лазар проникся постыдным чувством, что не понимает жену так, как раньше. Он прижался к ней, без излишнего драматизма, оба переплелись в ванной, и тут он прошептал ей последние слова, которых она никогда так и не поняла:
— Я убил Хельмута Дрихмана.
Наутро, когда Тереза проснулась, Лазар уже не дышал. Она еще немного полежала в похолодевших объятиях мужа, глядя в его неподвижное лицо, и в пустых глазах разглядела застывший огонек, отблеск далекого колодца, который ее напугал.
К трем часам дня покойника надушили миррой. Тереза медленными нежными движениями, исполненными надрывной ласки, надела на него полосатый костюм, в петлицу которого он любил вставлять свежий цветок валерианы, и чрезвычайно бережно намазала бороду пахучим маслом. Она удивилась тому, какой худосочной, чахлой стала его плоть, как будто смерть забрала часть его с собой. Еще вчера вечером в ванной муж обнимал ее сильными, крепкими руками, но теперь, с костлявой спиной и уродливыми лиловыми рубцами на груди, он напоминал сухой щербатый камень. Тело Лазара после пятидесяти одного года борений и бунтов, семейной жизни и бесплодной боли несло отпечаток долгой битвы, которой он отдавался без остатка. Тереза зачесала ему волосы назад и намазала их помадой, обнажив зеленоватый лоб с прожилками. Она поправила шесть вышитых подушек, лежащих под его затылком, и запечатлела на челе последний поцелуй, наполовину выцветший из-за остывшей любви. Элегантный, словно на свадьбе, благоухающий миррой, со сложенными на животе руками, Лазар показался ей еще красивее, чем при жизни.
— Даже смерть тебе к лицу, — прошептала она.
Гроб поставили в их комнате, превращенной в подобие готической ниши, с легкой газовой занавеской темного цвета и кисейной драпировкой, где на прикроватном столике, как в алтаре, были расставлены свечи. Назавтра под моросящим дождем похоронная процессия прошла в молчании по улице Санто-Доминго с ее двойными рядами тополей и фонарей. Отсюда Марго когда-то пыталась взлететь на своем самолете, и теперь некоторые прохожие, видя ее на крыльце, в знак уважения снимали шляпы. На протяжении всей церемонии ее безжизненная фигура с покрасневшими глазами оставалась безмолвной. Она не могла поверить, что за столь короткий промежуток времени лишилась двух самых важных мужчин в своей жизни и отдала целомудрие третьему. Марго решила скрыть связь с Хельмутом Дрихманом, так же как отец на протяжении тридцати лет не упоминал о сцене у колодца. Но молчание отныне обрекало ее на одиночество, и первые две недели она не могла спокойно спать, беспрерывно просыпаясь от волнения в сердце и сильного запаха винограда.
Последовала задержка цикла. Поняв, что забеременела, Марго сразу же с горькой нежностью подумала о Хельмуте Дрихмане и начала считать по пальцам дни. Одновременно лишившись отца и став матерью, она разрывалась от противоречивых чувств. Этот немецкий солдат забрал в загробный мир ее родителя, но оставил ей ребенка. Подобный парадокс пугал Марго. Поскольку ее мужчины никто не знал, когда живот стал заметен, поползли слухи, будто она оплодотворена войной. И на исходе второго месяца Марго усвоила взгляды радикального пацифизма, из-за которого избегала банкетов летчиков и ужинов ветеранов. Природная склонность к молчанию и одиночеству обострилась. Марго даже дошла до мысли, что ей не суждены полеты, воздушные бои или почтовая авиаслужба. Она больше никогда не ступила на летное поле, не выносила запаха касторового масла, закрывала уши, слыша гул винтов, запрещала произносить при ней слова «посадка» или «кабина» и почти со скрытым удовольствием, с какой-то стыдливой радостью навсегда отказалась от призвания летчицы.
Вскоре она заполнила пустоту от потери Лазара и Иларио Дановски наблюдениями за трудолюбивым Эктором Бракамонте. Теперь он управлял фабрикой и в тридцать лет сохранял вид работящего крестьянина, молчаливого кузнеца с бронзовой кожей, чьи опыт и уверенность в себе укрепляли его преданность. Следуя традиции, которую завел Лазар, он отпустил усы, но волосы у него на лице росли не густо и превратились в тонкую неопрятную тень над губой. Однако Эктор попытался возместить отсутствие солидных усов твердостью в голосе и властными интонациями, которые придавали ему более зрелый и серьезный вид. Внешне он был суровым, немногословным, но относился к своим новым обязанностям как к служению, исполняя их самоотверженно и тщательно. Глядя на него, мало кто мог предположить, что этот честный и справедливый человек, стоящий во главе процветающего предприятия, однажды будет лежать на полу, сложившись пополам под ударами сапог, что он отдаст свою жизнь за другого и его тело поволокут по земле, как дохлую собаку.
Своим усердием Эктор Бракамонте подавал достойный пример. Он не позволил фабрике зачахнуть, заставив прежних сотрудников увеличить производительность труда. Он не допускал ослабления дисциплины: его опытный взгляд угадывал уловки лени, замечал все недостатки, обращал внимание на малейшую праздность. Будучи строгим начальником, он тем не менее поддерживал с рабочими дружеские отношения, знал слабые и сильные стороны подчиненных и стремился выявить в них такие способности, о которых они сами даже не подозревали. Но довольно быстро Эктор заметил перемену в отношении рабочих к себе. С восемнадцати лет, когда он появился на этой фабрике, он жил среди грубых и упрямых людей, для которых сопротивление начальству было чем-то вроде соблюдения кодекса чести. После смерти Лазара он потребовал улучшения условий их работы, гигиены туалетов, контроля за состоянием водопровода и продления обеденного перерыва. Однако теперь в их глазах Эктор был уже не простым винтиком в механизме, а суровым и неуступчивым хозяином, а потому его побаивались. Внезапное возвышение разожгло в сердцах бывших товарищей недоверие к нему. Он ожесточенно боролся против подобного изменения атмосферы, но почти сразу стало очевидно, что война со слухами проиграна заранее.
Случилась забастовка. Двигатели тестомешалки были остановлены, поршневые ролики охлаждены, и заказ на тридцать грузовиков с мешками муки отменен. Фабрика гостий погрузилась в церковную тишину. Поднялась новая волна недовольства. Недавно нанятые молодые рабочие, носившие красные рубашки и фуражки со звездой, потребовали преобразований и приостановили всю деятельность в знак протеста. Они гремели трещотками и гудели карманными клаксонами, стучали в старые кастрюли, звенели коровьими колокольчиками и даже били в барабан, второпях состряпанный из ящика для сыра с помощью двух связанных шнуров. Шум стоял такой, что Марго вынуждена была выйти из своей комнаты и направиться на фабрику. Ступив
