времена дефицита. Иногда (и довольно часто) пекла что-нибудь в духовке. Печка создавала в комнате не только тепло, но и уют. После защиты мне дали в том же общежитии двухкомнатную квартиру, тоже с печкой, и эти печки слились в моей памяти, так как были похожи.
Как хорошо сказал Бродский: они согревают меня еще и сегодня.
2. Время и мы
В тот давний год, в начале шестидесятых эта улица, задуманная как бульвар, еще отстраивалась, деревья лишь недавно высадили. Они ровными рядами качались на тонких ножках. Две девочки лет пятнадцати в демесизонных пальтишках — одна в коричневом, перешитом мамой из пальто отца, вторая в клетчатом, купленном в магазине для подростков, шли по еще не отстроенной улице
— А красиво будет, когда деревья вырастут большими, — сказала одна.
— Да. Только это не скоро. Мы уже старыми будет.
— Угу. Нам будет лет сорок. И представляешь, я приду к тебе, а у тебя дети… Ну, и внуки, там. Много, в общем. И ты стираешь: корыто с водой, руки у тебя все в пене. Кошмар! Тетка такая старая, забыла уже когда книжку в руках держала, вечно они в мыльной пене — куда с такой оравой, не настираешься…
Девочки начинают бурно хохотать, даже останавливаются от смеха.
— А ты? Ты толстая и пыхтишь, когда шнурки завязываешь…
— Ой, не могу…
Они хохочут, согнувшись, держась за животы. Им будет по сорок лет! Вот умора!
<…> Две очень пожилые тетки идут по той же улице. Деревья большие и красивые. Тетки обе в китайских пуховиках, одна худая и сутулая, другая толстая и пыхтит.
— Вот интересно: а почему мы тогда сказали «сорок», а не «семьдесят»? — задумчиво спрашивает одна.
— Потому что такого возраста мы не могли даже и представить! Это уже за всеми пределами! — отвечает другая.
И две старухи начинают бурно, как в молодости, хохотать. Они останавливаются, сгибаются от смеха, хватаются за животы.
— Ой, не могу!
— Вот умора-то!
