— Да как же так?!

— Да неужто?!

— Быть того не может!

Выслушав рассказ Анны, подошедший дед Филька, хоть и глухой как пробка, все же понял, в чем суть удивления соседей.

— Дюже я сумлеваюсь, Анна, в твоих словах, — отрицательно покачал он белой, словно лунь, головой, — не может статься, чтобы нашей Расеей управлял не русский человек… Товарищ Сталин — русский, иначе быть не может… Я так кумекаю… Да раскиньте вы сами своим умом! — посмотрел он на собравшихся.

— Не знаю, дед Филька, не знаю, — развела руками Анна, — но так девки казали, а перед ними об этом сами грузинские мужики хвастались… Вот!

— Сбрехали мужики те, — стоял на своем старик, — из завистливости они такое мололи… Сталин — русский, вот и сказ весь…

Аннушка умолкла, погладила Анисью Никоновну по голове и задумалась о своем. Выросла она сиротой, отец и мать умерли в голодные годы гражданской войны. Выживать ей помогали дальние родственники и соседи. Как-то теперь сложится ее жизнь?

Конечно, первыми ее приласкали Званцовы, принимая как свою Лену. Ведь именно с Аннушкой была связана память особенно Анисьи Никоновны о дочери. Анна жила одна в своей хате, и Званцовы помогали ей чем могли. Ребята побывали на крыше, залатали дыры, пришли соседи и гуртом побелили стены внутри и снаружи, вымазали пол, он быстро высох и неприятный запах коровьего помета улетучился.

Слушая рассказы Анны о Грузии, Афанасий Фомич сосредоточенно молчал. Ему тоже не все нравилось в ее рассказах, особенно о Сталине. «Товарищ Сталин — грузин, — думал он, услышав об этом впервые от Анны, — как это не вяжется!..» Поделился сомнениями с более всех начитанным Александром, и тот поднял его на смех.

— А ты что — не знал до сих пор?

— Слыхать-то слыхал, но ведь Россия, — пожимал плечами Афанасий Фомич, — вона какая большая… Иванка наш где служил на Черном море, а есть еще и океан, где тоже наши корабли с матросами плавают? Он его Тихим назвал, ну, как пруд в хорошую погоду. На самом краю света этот океан… Туда на паровозе сколько ехать и ехать… Сколько верст? Много! То-то же… Неделю надо в вагонах толкаться, а то и больше…

— Россия, как и Грузия, республика Советского Союза, — объяснял Александр отцу. — Вот поэтому наши и поехали помогать осушать в Колхиде болота… Понимаешь, взаимопомощь… Мы — вам, вы — нам… Жаль, что Лена умерла там от малярии, которой у нас давно нет, но ведь смерть может настичь любого человека и в любом месте, хоть бы и у нас… Нигде бессмертия не водится! Нет, батя, Аннушка, конечно, от обиды за Лену и вообще несколько сгущает краски. Мужики там, правда, нахальнее наших, но в целом грузинский народ нормальный… Багратион — большой русский полководец, а ведь он же из грузин!.. И погиб он на Бородинском, русском поле, защищая Россию… Правда, это было давно, больше ста лет тому назад… Но все равно!..

Афанасий Фомич, когда в чем-то сомневался, всей пятерней чесал за ухом, но теперь не верить сыну не мог. Считал: Сашка знает все!

Александр в эти дни был увлечен чтением «Тихого Дона». Одновременно вспоминал «Войну и мир», сравнивал эти произведения, рассуждал, в каком бы времени ему хотелось пожить. «Неинтересного времени не бывает, — думал он, — но неплохо бы и на тачанке развернуться в поле и косить наступающие белые цепи, и под градом пуль и шипение картечей идти на французские редуты». Ему нравился Андрей Болконский, но Григория Мелехова он осуждал за его метания то к красным, то к белым. «А ведь перейди он целиком на сторону красных, из него вышел бы второй Чапаев, не хуже первого, — размышлял Александр. — Да и Анисья… Зачем ей надо было изменять мужу Степану? Не любишь — разойдись, но другому семью не рушь». И здесь он вспомнил о невестке, о Евдокии, вытворявшей кренделя покруче Анисьи. Жалел Ивана Сашка. «Как братка только терпит выкрутасы этой вертихвостки?» — с горечью думал он.

VII

Алексей Петрович лежал на деревянной кровати, откинув в сторону одеяло и подмяв под себя пуховую подушку, когда на пороге хаты остановился Иван, нерешительно глядя на больного.

— Входи, входи, зятек, что застрял у порога? — поднял голову Алексей Петрович. — Ходи, коли ноги ходят, а я, брат, совсем занемог… Старая рана ныть стала… Столько лет таилась, не давала о себе знать, а теперь так… разнылась!.. Надо бы в район ехать, уборочная на носу, но дадут ли нам вовремя хоть один комбайн — бабка надвое сказала… Представляю, как теперь председатели колхозов разрывают МТС на части, по живому рвут, а я вот лежу и горюю…

Алексей Петрович свесил босые ноги с кровати, нащупал пальцами мягкие тапочки, надел, поднялся и стал ходить по избе.

— Вы бы лежали, Алексей Петрович, — в голосе Ивана чувствовалась жалость и тревога. — Нельзя себя так изнурять…

Из кухни вышла перевязанная новым фартуком Евдокия с каким-то снадобьем в стакане.

— Я тоже говорю: лежать надо, так разве ж он послухает. — Она бросила короткий взгляд в сторону Ивана и поставила на стол стакан. — Выпей, — кивнула она отцу.

— Только что выпроводил доктора нашего медпункта, так свой домашний объявился, — грустно улыбнулся Лыков, но стакан все же взял и одним глотком выпил содержимое, страдальчески морщась и кивая головой наподобие кур, когда они пьют воду. — Фу! Гадость какая, только врагов народа травить, прости, Господи! — крякнул он и улыбнулся Ивану. — Слышишь, зять, я уже и о Боге вспомнил… Ты, доченька, собери Ивану что-нибудь на стол, — попросил он Евдокию. — Может, и я заодно съем что-либо, одному как-то ничто в горло не лезет… Видать, — он приложил ладонь к груди, — моя машина полностью выработала свой ресурс… Правда, была здесь вчера сама Лидия Серафимовна, уж как она меня ощупывала, сколько разглядывала рану!.. Твердо обещала, что я еще поживу!.. Душевная она женщина, к людям у нее — душа нараспашку!.. Не то, что муж ее, Жигалкин этот… Полная противоположность!.. Однако