— Я выехал очень рано, чтобы у нас было как можно больше времени. Я думал, что смогу провести с тобой несколько дней. Мне очень жаль, но сегодня вечером я должен вернуться. Мне очень-очень жаль.

Они поднялись в ее номер. Он хромал вслед за ней, опираясь на ту же трость, ручка которой показывает время. Она спросила, позавтракал ли он. Он не хотел никакой еды. И она тоже.

Когда она раздевалась, он подошел сзади и надел ей на шею бусы из натурального жемчуга. Одну нитку. И вдруг зарыдал, схватив ее за плечи и уткнувшись лицом в спину. И у нее из глаз потекли слезы, которые она не пыталась сдержать.

У них был только один день. Он повез ее на своей машине в Уорик и Стратфорд-на-Эйвоне, держал на руле руки в светло-коричневых кожаных перчатках и всю дорогу не переставал с энтузиазмом рассказывать об истории этих мест и о том, что происходило с ним самим в этих местах. Как он ездил на своем велосипеде в ту и в эту церковь, как слушал птиц и распознавал их по голосам. Было ясно, что он привык, любит и умеет читать лекции. Он вел машину — боже, опять по левой стороне дороги! — а она то прижималась лицом к его плечу, то гладила его затылок и шею. Оторвав свою руку от руля, он взял ее руку и положил себе на колено, а потом на промежность. Она продолжала гладить его. Да, он гой, но он такой милый, такой красивый, такой желанный! Боже, что со мной? Что я делаю?..

— Я хотел бы путешествовать с тобой по всему миру, если бы только обстоятельства были другими. Ты знаешь, с тех пор, как мы встретились, ты все время мне снишься. Мне снилось, что ты кричишь и просишь меня прийти и любить тебя, — сказал Эндрю и нажал на какую-то кнопку.

По радио зазвучал праздничный торжественный марш. Может быть, это что-то из Генделя?

— Что это?

— Это произведение Бойса.

— Бойса? Это английский композитор?

— Конечно. Уильям Бойс — мой любимый композитор, эту вещь он написал ко дню рождения короля в 1757 году, называется она «Радуйтесь, британцы, приветствуйте этот день!».

На мгновение между ними возникла трещинка отчуждения.

— Это твой любимый композитор? Ты любишь его больше, чем Баха и Моцарта? — удивилась она.

— Да, — подтвердил он спокойно. — Я полюбил его, еще будучи подростком.

Что ж, в детстве она тоже больше всего любила «Шахерезаду» Римского-Корсакова, но в его возрасте?..

— У тебя есть еще что-то?

Он вставил компакт-диск с Джоном Гэллоуэем, играющим переливчатую японскую музыку.

— Это действительно замечательно, это говорит мне больше, чем музыка Бойса.

Он снова приехал в Ярнтон накануне ее вылета домой, чтобы отвезти на своей машине в Хитроу.

— Я хотел бы показать тебе все прекрасные места Англии, леса и озера, горы Шотландии и Уэльса, показать разных птиц, разные деревни, отвезти на берег Корнуэлла, в места, где ни одной живой души… А пока тебе это, чтобы ты не забывала меня! — он передал ей конверт на прощанье. Целоваться у всех на глазах они не стали.

В конверте было письмо и шелковый платок с цветочным принтом — красными маками работы самой Джорджии О’Киф. Письмо было напечатано крупными витиеватыми буквами, а над текстом красовались цветы, лебеди и кролики. «Я пишу на компьютере, чтобы тебе было легко читать, а также потому, что таким образом я могу в любой момент выключить экран. Спасибо тебе, моя дорогая, за грацию, за нежность и безмятежность. Спасибо за то, что ты показала мне, что такое любовь. Я благодарен Богу за то, что получил возможность прикоснуться к твоим тайнам. Ты — красный мак моей жизни. Я безумно люблю тебя. Ты теперь центр моего существования. Я живу, чтобы встретиться с тобой в мае. Уже купил авиабилет и даже заплатил страховку на случай отмены. Надеюсь, что все это не слишком для тебя. Я никогда не думал, что можно так чувствовать». Слова «я тебя очень люблю» и подпись были написаны каллиграфическим пером, и это было несложно разобрать. К письму был приложен сонет в виде акростиха, каждая из первых двенадцати строк начиналась с одной из букв ее имени Judith Kaspie, а последние две строки начинались с инициалов Эндрю. Это была песня, восхваляющая красоту всех частей тела возлюбленной, ее мудрость и доброту.

Такой стиль был ей совершенно чужд. Все здесь было преувеличенно, вычурно, слишком красиво и эмоционально, вызывало смущение, тем более что пишущий — военный человек, автогонщик… Да, но еще и любитель природы, особенно птиц, и вот, автор акростихов… Когда дело доходит до любви, чопорный англичанин позволяет себе болтать и щебетать, как старшеклассница!.. Но куда делись ее критичность и отвращение к комплиментам? Нет, они не исчезли полностью, однако все это так приятно, так нужно! Отказаться от этого? Да какая женщина в мире может отказаться от такого?..

Переписка и телефонные разговоры между ними продолжались в течение трех месяцев до середины мая с перерывом на еврейский Песах и христианские пасхальные праздники, когда, по словам Эндрю, «дом полон гостей». В первый день после каникул по дороге в университет она попала в облако спаривающихся бабочек, которые ударялись о стекла машины, раздавливались, прилипали к лобовому стеклу и попадали под стрелки дворников. Собирается ли она полностью испортить себе жизнь? Отношения с Эльхананом стали невозможными. Она разговаривала с ним нетерпеливо, иногда грубо, он кричал, а однажды даже ударил ее. Она сказала, что если это повторится, их отношениям будет конец. Он не поверил, что на этот раз именно она хочет развода, и начал расследование. Юдит все отрицала. Приходя в офис, она прежде всего открывала письма Эндрю, следовавшие одно за другим. Он отправлял письма, украшенные изображениями бабочек, птиц и цветов, интересовался, какие птицы водятся в Израиле и где их можно увидеть. Видит ли она по дороге в университет плантации и верблюдов? Снова и снова он писал о том, как сильно, до безумия, любит ее, как страстно тоскует по ней. Ей удалось раздобыть диск с музыкой Бойса, и она приложила усилия, чтобы полюбить эту музыку. Она поймала себя на том, что думает по-английски, что все в