— Пойдём, покажу подземные ходы, — распорядился Акинфий Никитич. — Хозяйке надо знать, как дом устроен.
Прислуга в доме уже спала — час был поздний. Захватив шандалы со свечами, Акинфий Никитич и Невьяна по чугунной лестнице спустились в сени, оттуда по лесенке внутри стены — в подклет, в каморку Онфима. Все ключи хранились у него. Он запирал и отпирал двери.
— Онфиме, я в подвал, — окликнул Акинфий Никитич.
Онфим сел на топчане и замер, прислушиваясь.
— И она с тобой? — с подозрением спросил он.
Невьяна удивилась чутью слепого ключника.
— Пора ей посмотреть уже. А мне до церкви дойти требуется.
Онфим снял с гвоздя связку больших ключей на железном кольце.
У господского дома и конторы подвал был общим — обширное низкое помещение с арочными сводами из кирпича. Простенками, опорами арок и дощатыми перегородками подвал был разделён на части — на кладовые. Здесь стояли короба, сундуки и бочки, грудами лежали мешки и тюки, высились поленницы. Вытянув перед собой руку, Онфим уверенно повёл Акинфия Никитича и Невьяну к неприметной дверке в стене. Дверка была окована железными полосами и помещалась в чугунном косяке фигурного литья — таком же, как в пробирном горне часозвонной башни. Онфим ощупал ключи и подобрал нужный. Негромко заскрежетал врезной замок.
Акинфий Никитич прошёл первым, Невьяна — за ним. Свечи озарили подземный ход с кирпичными стенами и полукруглым кирпичным потолком; Невьяна подумала, что ход очень длинный, будто улица, хотя, наверное, так обманывала темнота вдали. Пахло сырой землёй. Невьяне стало зябко.
— Я твоих тайн не доискиваюсь, Акинюшка, — сказала Невьяна. — Без них обойдусь. Я ведь не Танюшка неразумная…
— Знаешь о ней, да? — оглянулся через плечо Акинфий Никитич.
— Следствие же было. Весь Питербурх судачил.
Невьяна говорила о племяннице Акинфия Никитича. Полтора года назад в Туле Танюшка-егоза из простодушного любопытства стянула у отца ключи от подвала и полезла в подземные ходы, а Никита Никитич взбесился и зашиб девку. Акинфий Никитич любил племянницу и брата своего не простил.
— И я не брат Никита, Невьянушка, — ответил он.
Он пошагал вперёд, и мысли его закрутились вокруг семьи. Рядом с ним сейчас должен быть наследник, а не полюбовница. Да, Невьяна всем хороша, но тайны его дела — они для продолжателя, а продолжателя нет. Легко было батюшке: у него всегда был Акиньша — старший сын. А кто у Акинфия? Прошка и Гришка не годятся, Никитушка ещё мал… Остаётся лишь Невьяна. Надо же хоть кому-то распахнуться, душе невмоготу глохнуть взаперти…
Подземный ход раздваивался. Акинфий Никитич встал на развилке.
— Запоминай, — сказал он Невьяне. — Налево — в башню, но туда я тебе покуда не дозволяю. А направо — в церковь. Если надо незаметно из дома уйти или вернуться, то через храм.
Невьяна снова чуть поклонилась, качнув свечу.
— Я не разболтаю, Акинюшка.
Акинфий Никитич погладил её по голове.
— Да особой тайны тут нету. Просто чужакам сюда не попасть.
Во время поисков мастерской, где Демидову чеканят фальшивые деньги, этот ход уже обшарил поручик Кожухов. Иерей Попов донёс, что в подвале его церкви приказчики прячут учётные книги, и Кожухов обнаружил дверь.
Акинфий Никитич направился в сторону церкви. Свет свечи метался по своду, огромная тень хищно бежала по стене, шаги звучали гулко. Проход заканчивался узкой кирпичной лестницей. Акинфий Никитич остановился.
— Теперь меня здесь подожди, — велел он Невьяне. — Наверху — подвал храма, и там мертвецы лежат. Раскольники. Ну, которых солдаты заморили «выгонкой». Их потом единоверцы с Кокуя уносят и хоронят.
— А зачем тебе туда? — поразилась Невьяна.
Про погибших раскольников, лежащих под храмом, сегодня вечером Акинфию Никитичу напомнил Гаврила Семёнов. И Акинфий Никитич сразу подумал, что надо посмотреть мертвецов: вдруг среди них Мишка Цепень?
— Приятеля ищу, — ответил Акинфий Никитич.
Невьяна поняла, что вот об этом его расспрашивать не следует.
Шаркая плечами о стены, Акинфий Никитич поднялся по заиндевелым ступенькам к двери, вынул засов и, наклонившись под чугунной притолокой, выбрался в подвал церкви. Церковь была деревянная, но фундамент имела кирпичный — Демидовы строили крепко. Под пологими сводами Акинфий Никитич увидел несколько наскоро сколоченных помостов, на которых вытянулись длинные чёрные покойники. Изморозь на сводах чуть синела — наружная дверь в подвал была почему-то открыта, и в проёме лучилась луна.
Опустив медный подсвечник со свечой, Акинфий Никитич разглядывал мертвецов. Старуха. Ещё старуха. Мужик — но не Цепень… Господи, сразу трое — мужик, баба и младенец; мужик обнимал бабу, словно умер прямо тут, в подвале… Мальчонка… Старик… Снова мужик — и снова не Цепень… Другой младенец… Старуха… Акинфий Никитич добрался до открытой двери и затворил. Дверь была взломана — косяк иссечён топором…
Мертвец, что обнимал бабу, вдруг зашевелился. Акинфию Никитичу в загривок будто вонзились ледяные иглы. Мертвец медленно сел, уронив ноги с дощатого помоста. Сквозь отросшие и спутанные космы, упавшие на лицо, горели тьмой его глаза. Мертвец шарил вокруг себя корявыми руками.
— Ты сам ко мне пришёл… — тихо произнёс он как бы с облегчением.
В груди у Акинфия Никитича что-то затрепыхалось, душу скрутило.
Невьяна послушно ждала его внизу, в подземном ходе. И она услышала звериное рычание, какой-то шум, движение, потом по скользким ступеням, отчаянно звеня, запрыгал подсвечник, а за ним, хватаясь руками за стены, скатился и сам Акинфий. Он упал, вскочил и, шатаясь, оттолкнул Невьяну.
За его спиной с лестницы растопыренно выпиралось жуткое чудовище — волосатое, костлявое и уродливое, будто оборотень на половине превращения. Это вслед за Акинфием в подземный ход пролезал одичавший и обезумевший мужик с топором. Невьяна попятилась в оторопи. А косматый мужик на свободном пространстве встряхнулся, как медведь, что выбрался из берлоги.
— Не уйдёшь, Демид!.. — исступлённо просипел он. — Мы тебя за Моисея чтили, а ты Ирод окаянный!.. Где ныне Палаша моя? Где сыночек мой?..
Невьяна и Акинфий медленно отступали.
— Мы к тебе с Керженца брели, а ты не спас никого от солдатов!.. — Глаза мужика в свете свечи багровели от боли. — Где Палаша моя и сыночек мой?.. Я не буду ждать, пока тебя Лепестинья покарает, я сам тебя убью!..
— Отдай шандал… — почти беззвучно велел Невьяне Акинфий.
Невьяна увидела, как страшно он изменился: потяжелел, сгорбился для драки и раздвинул локти. Ноздри его раздулись, на висках вспухли вены, в оскале блеснули зубы. Он стискивал медный подсвечник, словно меч.
— Беги! — глухо приказал он Невьяне.
Вдвоём бежать было нельзя — враг догонит и рубанёт по спине топором. Но Акинфий Никитич уже не хотел убегать. Душу грубо взрыла изнутри дурная злоба. Он — Демидов, ему ли покоряться?!.. Ему ли сгинуть в подземелье, как жалкому вору?!.. А Невьяна опрометью бросилась за кирпичный угол развилки и окунулась в густую тьму.
Мужик ринулся на Акинфия Никитича и рассёк воздух топором. Акинфий Никитич обеими руками вздёрнул подсвечник и встретил им удар. Топор выбило у мужика из ладони — отлетев, он звякнул лезвием о стену, однако и у Акинфия Никитича подсвечник тоже отшибло куда-то в сторону, и свеча угасла. В кромешном мраке Акинфий Никитич кинулся на врага с голыми руками — садил кулаками во что-то живое, упругое. Но мужик оказался крепким, по-крестьянски жилистым. Он сцепился с Акинфием Никитичем, и вместе они повалились на кирпичный пол. Ничего нельзя было понять или нащупать: в паучьем сплетении тел метались, судорожно выворачиваясь, локти, плечи и колени. Трещала рвущаяся одежда. Акинфий Никитич сумел поймать врага за волосы и врезать головой в стенку, но и сам почувствовал, как его жадно схватили за горло и начали душить. Темнота подземелья стала набухать тусклой и угрюмой краснотой — то ли глаза наливались кровью, то ли забрезжил пламень близкой уже преисподней.
— Сдохни, Демид! — хрипел мужик.
