***

Проходя мимо моей конторы, я замечаю переполох. Мигалки беспокойно вспыхивают. Машины хаотично стоят вдоль дороги: скорая, полиция, люди в форме. Всё здание обнесено полицейской лентой. Из главного входа выносят трупы. Несколько. Толпа гудит, люди теснятся друг к другу, тянутся взглядами, жадно вслушиваются в чужие догадки. Я застываю. Неподалёку стоят они. Те двое. Полицейские. Их взгляды встречаются с моим, они обмениваются короткими словами, а затем резко поворачиваются в мою сторону. Крики. Они бегут. Нет. Только не сегодня. Сегодня мой день.

Четверг.

Я разворачиваюсь и бросаюсь в ближайший переулок. Город окутывает меня темнотой, улицы скользят мимо, как кадры из фильма. Я плутаю между серыми стенами, между облупленными домами и глухими пустыми окнами. Вечер растекается спасительной тьмой. Меня не найдут. Я знаю, куда идти. Ноги сами ведут меня туда. Кинотеатр.

Но что-то не так. Двери закрыты. На них табличка.

Закрыто.

Невозможно. Безнадёжно. Я хватаюсь за холодные ручки, дёргаю. Заперто. Бью кулаком. Глухой звук умирает в воздухе.

– Ну что ты расшумелся, – голос билетерши режет слух. – Владелец продал кинотеатр. Фильмов не будет.

Я медленно поворачиваюсь. Она выглядит так же, как всегда: мертвый улей на голове, жирная фиолетовая помада, слепая улыбка.

У меня нет слов. Как описать пустоту, которая разрастается внутри, заполняет грудь, расползается по рёбрам, стекает по животу, наполняет каждую клетку?

Позади – крики. Полицейские. Они нашли меня. Я вздрагиваю, шарахаюсь в сторону, но билетерша даже не удивляется.

– Что же ты натворил, мальчик? Пойдем за мной.

Она достаёт ключи. Дверь открывается, ведущая в нутро кинотеатра, в его сердце. Мы проходим внутрь.

– Мне нужно увидеть тот фильм. Понимаете? Это… Это то, ради чего я живу.

Билетерша тяжело вздыхает, её странная причёска слегка колышется, будто в ней всё ещё живут осы.

– Эх, мальчик… Разве тебе мама не говорила, что опасно водиться с такими тварями?

Я останавливаюсь.

– Вы знали мою маму?

Она поворачивается, её фиолетовые губы кривятся в тени усмешки.

– Да, мальчик… Эх, с твоими силами… Она тебе все передала.

Мы идём дальше по коридору. Стены здесь совсем не отражают свет.

– Всё повторяется по кругу, – произносит билетерша устало. – Всё уже было. И всё будет снова. Впечатление обманчиво, да. Но ты не первый, кого она зацепила. И не последний.

Я пытаюсь уловить смысл.

– Кто она?

– Она лишь наблюдает, смотрит сквозь объектив.

Воздух сгущается.

– Но что мне делать? Как исправить?

– Сначала пойми, кем ты был до сна. А потом – кем стал в нём.

Она останавливается, поворачивается ко мне. Глаза пустые, но в глубине что-то проскальзывает.

– Думаешь, справишься?

Тени на стенах дрожат, дышат, ждут. Она пристально смотрит мне в глаза. Я киваю.

– Ну раз ты так уверен…

***

Мы входим в проекторную комнату. Сердце кинотеатра. Пахнет пылью, плесенью и чем-то металлическим. В центре стоит монструозная машина, что вращает прошлое снова и снова. Билетерша перебирает коробки, её шершавые, сухие пальцы касаются плёнок. И вот она находит нужную.

– Этот фильм особенный, мальчик.

Она вставляет её в проигрыватель. Машина вздрагивает. Шестерёнки скрипят. Плёнка разматывается, тянется, прокручивается – и вот на экране рождается свет.

Я смотрю через маленькое окно. Она. Девушка. Ангел, состоящий из любви и света. Она смотрит в сторону, настороженно, печально, потом переводит взгляд на меня, и её глаза улыбаются.

– Сон не может длиться вечно, – произносит она. – Когда-то ты должен проснуться.

Я подаюсь ближе.

– Но если проснусь… что будет дальше?

Она медлит.

– Тебе придётся выбраться, – наконец говорит она. – Или ты останешься здесь.

– Здесь?

– В плену.

– Но это мой сон.

Она смотрит долго, внимательно, с сожалением.

– Я жду тебя.

Изображение дрожит. Экран мутнеет. Мир трескается, разрушается. Реальность разрывается. Рвется ткань сна. Тьма вползает в пространство, в меня, заполняя глотку, лёгкие.

Я не могу дышать.

Я хочу кричать.

Но… не могу.

Тьма.

Свет.

Ослепительный, режущий, бесконечный свет.

Я просыпаюсь. Комната. Знакомая. Незнакомая. Сквозь тюль рассеивается золотистое сияние, мягко ложась на стены. Я дышу. Воздух свежий, пахнет утром, ландышами, морем. Я лежу на кровати, чувствую тепло, простыни мягко облегают тело. Рядом она. Но теперь она реальна. Девушка наклоняется, её прохладные губы касаются моего лба, оставляя едва ощутимый след.

– Тебе уже лучше.

Её голос наполняет пространство светом и любовью.

– Что?..

Она берёт меня за руку. Её пальцы такие мягкие, такие нежные. Мне хочется, чтобы она держала меня так вечно.

– Ты болел. Был в бреду. Но теперь всё хорошо. Доктор сказал, что ты скоро поправишься.

Я хочу ей верить.

– Да, ты поправишься к четвергу. Нам же надо навестить твою маму.

Я замираю.

– Маму? Она…

Девушка улыбается.

– Да, твою маму.

Она смотрит в сторону, долго, напряжённо, а потом внезапно переводит взгляд на меня.

– Интересно…

Её голос становится чуть тише, чуть отдалённее.

– Почему она всегда с этим коконом на голове и фиолетовыми губами?

Камила Соколова

Шахматы

«Опаздывающему на рейс „Ереван – Рим“ Джакомо Казанова просьба пройти на посадку», – голос специалиста по авиационному обслуживанию был почти нейтральным, как положено по протоколу. В «почти» внимательные пассажиры уловили искрящееся от смеха напряжение, и каждый, кто хоть раз в жизни слышал эту фамилию, улыбнулся про себя или посмеялся со своим спутником. Чем же занят сейчас мистер Казанова, если он опаздывает на рейс? И есть ли шанс, что это потомок известного авантюриста и обольстителя женщин?

Я втянула голову в плечи, опустила глаза и быстрым шагом отправилась к стойке, чтобы отсканировать посадочный перед выходом к трапу.

Хмуро кивнула улыбчивой служащей и, подхватив багаж, пошла к самолёту. Найдя своё место, я втиснула рюкзак на уже забитую багажную полку, села на место рядом с проходом, накинула капюшон, натянула рукава и воткнула наушники, но музыку не включила. Наушники у меня старые, без шумоподавления, поэтому можно было свободно слушать, о чём говорят вокруг. Я часто пользовалась этим приёмом, так как не доверяла людям и предпочитала оставаться невидимой, но всегда быть настороже.

Рядом со мной сидели девушка и парень. Я быстро окинула их взглядом – вроде нормальные – откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

– Ты слышал, что на нашей сессии будет Джакомо Казанова? – сказала девушка.

Я вздохнула: неужели они будут строить пустые предположения?

– Да ладно, – хмыкнул парень. – Ты думаешь, что это пра-пра-пра-внук того самого куртизана?

– Не уверена, что он был куртизаном. Вроде просто большой любитель женщин, – рассмеялась девушка. – Что касается нашего современного, то мне кажется, что он точно родственник. Разве в нормальной семье дадут ребёнку такое имя? Только в той, где почитается культ обольстителя и самого знаменитого любовника.

Ну, в нормальной семье, может, такое имя и не дадут, а там, где родители свободные художники со странным чувством юмора – запросто.

– Надо бы мне с ним подружиться, может, научит меня паре приёмчиков, – ухмыльнулся парень и подмигнул девчонкам.

Я пожалела, что шумоподавления всё же нет. Вздохнула и достала журнал. Показались две головы над сиденьем передо мной. Обе женские.

– Я слышала, что он шахматный гений. Продиджи. Начал играть всего год назад, поэтому о нём никто раньше не слышал. Выиграл у компьютера всё, что только можно, теперь вот летит с нами.

Я закатила глаза.

– Думаешь, он гений не только в шахматах, но и в соблазнении? – спросила кудрявая голова. Вопрос прозвучал с придыханием, отчего четверо расхохотались.