Я достаю оборудование и копирую файлы с камеры на внешний жесткий диск. И мы снова оказываемся в квартире Лизы Майер.

Вот я перед письменным столом, держу в руках рамку с фотографией. Я ощущаю себя единым целым с моим телом на мониторе, пересекаю вместе с ним, двигаясь спиной вперед, комнату по направлению к прихожей. Камера перемещается через гостиную в спальню.

Загорается свет, обнаруживая присутствие кровати, ночного столика, встроенного шкафа, потом появляется дверь в кухню и снова гостиная. Вдруг камера утыкается в пол, как будто Йохан повесил ее на плечо, потом снова в кадре появляется прихожая. Камера бьется об Йохана, когда он стремительно спускается по лестнице.

— Пока я пересекал гостиную, мне пришло в голову проверить, не прячется ли кто-нибудь под диваном или креслами, и смотри, что я обнаружил.

Йохан демонстрирует мне белый смартфон, абсолютно такой же, как тот, что лежит у меня в кармане.

— И ты говоришь мне об этом только сейчас?

— Я забыл о нем.

Включаю телефон и захожу в сообщения.

Это трубка Лизы Майер, и самое замечательное во всей этой истории то, что здесь полно эсэмэсок от Кристиана Холька. Вот одна трехдневной давности, где он предлагает ей встретиться в «их солнечном домике», поехать вместе на фабрику и решить там, как быть дальше. А вот эту он прислал позавчера: «Немедленно поезжай в солнечный домик». Больше ни слова.

Йохан валится на кровать и закрывает глаза. Я набираю в Гугле «Кристиан Хольк и солнечный домик».

— Это дом Холька в Михасе. Написано, что он проводит там зиму. Есть ссылка на статью в газете.

«Рейнбоу медикалс» на этот раз ушла в минус, и, как пишет журналист, Хольк укрылся в своем шикарном особняке рядом с Малагой — с видом на Средиземное море, а в особенно ясные дни — на Эр-Риф на севере африканского континента. Газета отыскала его и может похвастать сделанными папарацци кадрами, на которых мы видим, как этот сокрушенный жизнью человек весело проводит время у бассейна с сигарой и коктейлем. На снимке можно различить и его жену, а кроме того — совсем молоденькую Гертруду Фишер и неких маловыразительных юношей в галстуках. За эту серию фотографий газете пришлось выплатить Хольку компенсацию.

Йохан садится на кровати.

— Нет никакого сомнения в том, что у Холька возникли проблемы. Ему срочно что-то нужно уладить на фабрике на юге Испании. По всей видимости, это чрезвычайно важно.

— А следовательно, важно и для нашего проекта. Прокатимся на Коста-дель-Соль? — бормочу я, и в эту минуту меня осеняет, что ведь мы могли бы навестить мою сестру Ханну. Я скучаю по ней, несмотря ни на что.

Йохан задремал. Я тоже ощущаю усталость, мысли разбегаются в разные стороны. Но я создаю под вымышленным именем ящик на Хотмейле и отправляю письмо на фабрику «Рейнбоу медикалс» в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Сообщаю, что я аспирант и работаю над серией статей, посвященной разработке вакцин, в числе прочего — от вируса эбола, СПИДа и малярии, а также пишу, что вакцинация необходима для непрерывности развития стран третьего мира. Прошу о личной встрече с директором отдела научных исследований и добавляю просьбу ответить по возможности скорее.

Я стою в темноте и смотрю вниз, на парковку. Из Берлина до юга Испании не близко.

Вот он заворачивает за угол, человек с фонариком, свет выхватывает асфальт, машины, стены гостиницы. В свете уличного фонаря я вижу белые буквы «охрана» на его спине. И сажусь на край кровати.

17

Часы за спиной администратора показывают девять. Он неторопливо берет у меня банкноты и нечитабельным почерком выписывает чек.

Рычащие грузовики один за другим проносятся мимо нас по улице Карла Маркса. Мы молча ждем, пока оттают заиндевевшие стекла. Вдруг телефон Йохана издает какой-то звук.

— Если верить навигатору, то до Малаги две тысячи восемьсот семьдесят восемь километров. Такое расстояние мы осилим дня за четыре.

— За три, — говорю я, вытираю запотевшее стекло рукой и трогаюсь.

— Если поедем в аэропорт и сядем в самолет, можем оказаться там уже сегодня во второй половине дня, — вполголоса заканчивает он свою мысль.

Я не внемлю его предложению. Мы начали этот спор еще в номере. Мои опасения вызывает тот факт, что меня, вероятно, ищет Интерпол, поскольку я не появился на допросе в главном отделении полиции Копенгагена. К тому же члены «Мишн зироу» могли состряпать и более серьезные обвинения, лишь бы затормозить наш проект. В этом случае мы рискуем быть задержанными в любом аэропорту, откуда нас отправят назад в Данию.

Йохан не верит в подобное развитие событий, но я прислушиваюсь исключительно к своему внутреннему голосу, а он громко вопиет. Сворачиваю на автостраду в направлении юга и даю газ.

Дорога сухая, и на отрезке без скоростных ограничений мы держим сто пятьдесят километров в час, отчего нашу машинку порядком потряхивает. Когда мы проносимся мимо съезда на Фульду, с Йохана слетают остатки сна.

— Смотри! — восклицает он.

Там, куда мы направляемся, сплошной стеной валит снег.

Я сбрасываю скорость, и мы неспешно вкатываемся в этот белый мир с его приглушенными звуками и матовым светом, придающим лицу Йохана голубоватый оттенок. Только одна полоса пригодна для движения, и я не успеваю даже подумать над тем, сколько времени нам предстоит провести в этом онемевшем универсуме, как у Йохана вдруг вырывается:

— Канун Рождества!

— Красивое снежное Рождество, — говорю я.

— Есть охота.

Я сворачиваю с трассы на ближайшем съезде и заезжаю на парковку перед заснеженной гостиницей.

Вытираясь после душа, слышу, как Йохан разговаривает со своей тещей: так вышло, что нам представилась возможность взять очень важное интервью в Берлине. Билетов на самолет не было, и мы поехали на машине. Конечно, он должен был сначала спросить ее, но это предложение грянуло как снег на голову, и мы сразу же рванули на задание. Поэтому он никак не доберется до них в Рождество, ему очень жаль. Как печально, что они сейчас совсем одни за столом с бужениной, уткой, огромным количеством красной капусты, не говоря уже о рисовом пудинге со взбитыми сливками, ванилью и миндалем. На следующий год он уже точно приедет, как он надеется, вместе с Марией. И тогда уж позаботится обо всем, он обещает: рождественская елка, стол — все будет на нем. Конечно же, ему очень нравится проводить у них рождественский вечер, и не только потому, что она готовит лучшие в мире рождественские блюда, так что нет причины плакать, пусть она лучше