— Э, бедняжка!

Кумсинай сунулась сзади:

— А что вы хотели? Пусть поспит.

Боз-изен подняла чапан на спящей выше, оглядела костяные пуговицы платья, чуть ли не под подол заглянула, ощупала все карманы, потрогала кожаные чулки. Закончив свои манипуляции, поправила растрепавшиеся волосы и заключила:

— Девушка, со всех сторон девушка!

Стали обсуждать и чапан из шелковой ткани, и безрукавку, расшитую полудрагоценными камнями, и батистовое платье, одна говорит: «Платье, как у Айтжан», вторая не согласилась: «У Айтжан получше». Пришлось самой Боз-изен высказаться, по ее мнению выходило, что женщины ничего не понимают в вещах, у Айтжан все в пять раз качественней да богаче. Айтжан и умнее. Те же русские за ней не угнались, спаслась от позора. Да и самой ей повезло (то, что она затяжелела тоща от кого-то из них, не в счет).

Покалякали, нарастабарились женщины, вдоволь наболтались и разошлись — каждая к своему казану.

Дожидаясь жену, Мусабай что только ни передумал, да так ни к чему и не пришел в своих мыслительных потугах, скособочившись на постели, ну прямо как арабская буква د. суть в том, что был он из скоробогатеев и чувствовал себя еще в новом состоянии достаточно зыбко (еще вчера был среди городской бедноты, как, впрочем, и его жена). А поднялся благодаря своей супруге, ее станом, можно сказать, все нажито. А туг в прошлом году пропали у него две кобылицы и обнаружились на пастбищах Мамырбая, да дотянуться до них он так и не смог.

Непременно должен был Мамырбай прикрыть своих, даже если их дела являлись очевидным конокрадством, иначе как он будет выглядеть перед своими людьми-то, как удержит под собой? А теперь его дочка попала к нему, как тут не отыграться, вот какая темная идейка бродила у него в голове. Припрятать девчонку, так весь аул уже знает про нее. Даже если свои не донесут, выдаст Бирмаган. Этот работник все лето ссорился со всеми мужиками, к бабам лип, как смола. Да еще его рыжая баба… А если отве сти ее к кому-нибудь подальше? Тоже никак не утаишь. Всем известно, что разыскивают Акбилек. Может, подсунуть ее под какого-нибудь парня для пущего позорища? Только какая от этого прибыль? Нет, надо выдумать такой болезненный ход для Мамырбая, чтобы знал… Но что тут выдумаешь? Вот проблема — тяжеленькая проблема. Тут и жена явилась и давай рассказывать, какая красавица эта Акбилек, да так расписывала ее, что и у него появилось похотливое желание. Да что он мог, минуя Боз-изен?

— Да какое мое дело до ее красот! — только и воскликнул в сердцах.

— А кто сказал, что есть тебе до нее дело? — туг же поставила она его на место.

Оставалось Мусабаю так и лежать на боку, пыхтя да пуча глаза. «Подвинься!» — пихнула его баба, легла к нему спиной и пригорюнилась, вспомнив давний неразрешимый вопрос: «И как я вышла за этого дурня?»

В полночь попробовали разбудить Акбилек к чаю, но она так и не проснулась. А утром раскрыла глаза — дом полон людьми. Посмотрела направо, а там сидит дядюшка ее двоюродный Амир.

— Дорогая моя! — воскликнул Амир, челюсть его задрожала, руки растопырил.

— Дядюшка! — только и воскликнула Акбилек, прижалась щекой к его плечу и зарыдала.

Приехавшие из родного аула вместе с Амиром двое парней переглянулись и, как ни пытались придавить хрипы в горле, не сдержались и сотрясли ревом свод обиталища Кумсинай. Звуки эти подвигли и женщин прийти в волнение, и они хором запричитали, даже Боз-изен горе стно прислонилась к печке и вздохнула:

— Иначе как!

Но все равно собравшихся женщин не удовлетворила развернувшаяся сцена, они посчитали, что Акбилек недостаточно горько плакала, не было в ее плаче ярких интонаций. Не смогла отчаянно запричитать первой, как принято даже на обычных проводах или там похоронах, упоительно, с надрывом вынести красным словом прячущееся сердечко свое, чтобы переполнившая ее то ска выплеснулась более-менее приличной агонией, а так простенько зарыдала, и все тебе.

Ну не научилась Акбилек причитать, как положено, казалось ей, что до первого горя — прощанья с родительским домом — ей ой как еще далеко, все ребячилась в пятнадцать лет… Голосила лишь раз при быстро обмякшем теле матери, а потом горевать о своей головушке пришлось тихо-тихо… Понятны ли были вообще причины ее такого простенького поведения — неизве стно, но, видя перед собой всего лишь плачущего ребенка, были они весьма разочарованы.

Постояли-посидели они, молча поплакивая за компанию, да переглядываясь, пока Амир не объяснил свое скорое явление:

Как только вестник из этого аула ночью появился, сон как рукой сняло, вскочил на первую попавшуюся лошадь — и сюда.

Стало быть, пока Мусабай обсасывал свои мстительные мысли, Бирмаган посадил на самого быстрого скакуна своего человека и отправил к Аману, не глядя на наступившие сумерки. Рыжеволосая жена Бирмагана тоже не в стороне, поболе других проникнувшись сочувствием к Акбилек, оказалась ближе всех к ней и в сей миг, взяв ее за руку и стараясь не пялиться на нее, произнесла:

Услышали, так жаль стало тебя, больше чем родную дочь. Что мы еще могли?

А один из приятелей Амира:

Вот как родство у родственников-то проявляется, — сказал и уставился нагло на Боз-изен, словно давал понять: «Верховодила вроде как недавно, ну и что ты сейчас?»

Знал, конечно, о столкновении Мусабая с Мамырбаем. Еще бы, видать, он лично знался с угнавшими лошадей у Мусабая барымгачами. Услышав о родственных предпочтениях, Рыжая тут же зацепилась за сказанное и, дернув плечами, добавила:

Э, да о чем гут и говорить… Мы, как некоторые казахи, за чужое дерьмо не цепляемся…

Но Бирмаган не дал ей разогнаться, тут же оборвав липший бабский наскок:

— К чему толковать об этом!

Но даже перепалка меж супругами не обрадовала Боз-изен. Видать, не удастся ей вставить тут свое решающее слово, помрачнела, сжала плоские губы. Разве пришлось бы ей такое тут терпеть, если бы этот похрюкивающий кабан не послал ночью вестника на коне? А рыжая баба его… Сучка вонючая! Не пересчитать ее пакостей!

Кумсинай принялась заваривать чай. Аульчане вышли размять ноги.