Мы с пастырем вышли из молельни, уже вечерело. Жители общины, которые накрывали ужин на столе во дворе, разом уставились на меня, как на какого-то заключенного, притихли. Слухи здесь распространялись быстро, они уже все знали и «перемыли мне кости». У дома пастыря стоял тот самый фургон – черный тонированный «Рено Трафик», его старательно протирал Леон и прикручивал обратно автомобильные номера. Рядом с ним лежали мой рюкзак с вещами и его спортивная сумка. Леон уже подготовился к переезду, переоделся в городское – в черную кожаную куртку, джинсы и кепку-восьмиклинку. Я смотрел в окна Пауля: где-то там была заперта Ева, она не могла не слышать нас, почему же не выглянула? Жители коммуны наблюдали за нашими действиями с каким-то невыразимым удивлением, даже не начинали трапезу. Наверное, теперь я знал об общине больше, чем все они вместе взятые, по крайней мере, кроме троицы – Пауля, Элиуда и Леона. Удостоверившись, что я сел в автомобиль, пастырь подошел и положил в мой карман какую-то бумажку:
– Сделай все по уму, Адам, и разойдемся друзьями, будут тебе свобода и счастье.
Я не мог собраться с мыслями в этой предвыездной суете, пережив столько событий, на языке крутился вопрос, который я сформулировал, только когда мы начали разворачиваться в сторону международной трассы:
– Откуда мне знать, что вы сдержите слово?
Но Леон надавил на педаль газа так, что наш фургон вильнул в заносе задними колесами, кидаясь землей. Я сразу отсел на заднее сиденье. Мы быстро удалялись от общины на удивление изумленной публике, где были все, кроме Евы. Через окно я видел пастыря, рядом с которым уже стоял Элиуд. Ненависть, отчаяние, злоба и стресс смешались во мне в горький коктейль. Никто никого не наказывал.
В лесу совсем стемнело, когда мы выехали на освещенную трассу, и я достал из кармана бумажку, которую сунул мне Пауль. Это оказалась сложенная фотография. На ней были мы с Евой в тот день, когда я впервые подошел к ней с синей фиалкой на площади Бастилии. Глаза намокли, устав сдерживать эмоции. Леон смотрел не на дорогу – мы встретились взглядами в зеркале заднего вида. Он широко улыбнулся, поправил козырек кепки.
– Ну что за дивная ночь, едем в Париж!
Глава 11.
Неожиданные перемены
Победить этот мир можно только неслыханной наглостью.
Д. Рубина, «Русская канарейка. Желтухин»
Адам остановил свою исповедь, словно выдохся.
– А что было дальше? – спросила я. – Продолжайте же!
– Прошу меня извинить, мадам Дифенталь.
Последние полчаса у него и голоса-то не было, совсем ослаб. Глаза он уже не открывал, они опухли от синяков. Повязки на кровоточащей груди пора было менять, как и капельницу, о чем нас предупредила медсестра, вошедшая в палату. Я заставила себя сделать паузу до завтра: за окном совсем стемнело, и Эмильен за дверью, должно быть, сошел с ума. Я вдруг поняла, как затекло все мое тело, когда встала со стула и потянулась. Мы условились продолжить завтра же с утра. Я попрощалась с беднягой, забрала диктофон и покинула палату.
Выйдя с Эмильеном на свежий воздух, я немного приободрилась. На улице зажглись фонари; толпы туристов, не редеющие даже в воскресный вечер, штурмовали святую троицу – Лувр, Собор и башню Эйфеля, – вооружившись камерами, словно папарацци. Эмильен сел за руль, и пока мы ехали, я удивилась, что за несколько прошедших часов ни разу не вспомнила о Фредерике, словно он понемногу выветривался из меня. Или это рассказ Адама отвлек от грустных мыслей. Домой совсем не хотелось – мать начнет расспрашивать, куда я опять подевала Фредерика, такого видного мужчину. А даже если не начнет, будет об этом думать. Странно, но сейчас, в вечернее время, рядом с Эмильеном, который вчера признался мне в любви, в голову из всей истории Адама лезли только пикантные подробности их с Евой ролевых игр. Я попробовала представить на их месте нас с Эмильеном. Что за пошлости, неужели я такая извращенка? Когда мне казалось, что, томясь дома в одиночестве, я перегибала с фантазиями, то просто вспоминала о решительной бесстыжести актрис фильмов для взрослых, и меня отпускало – я еще нормальная. Выслушав от меня краткую хронологию событий, Эмильен сделал себе какие-то пометки в телефоне через голосового помощника.
– Завтра все проверю, принцесса. И местность, где может находиться община, и по именам каждого пробью.
– Даже не вздумай ехать один в логово сектантов! – произнесла я.
– А что такое? Волнуешься за меня? – улыбнулся Эмильен.
– Я всегда волнуюсь за дорогих мне людей. Слушай, я, если честно, не хочу сейчас идти домой, долго объяснять. Может, перенесем нашу традицию на сегодня?
– По бокальчику? – улыбнулся Эмильен.
– Ага.
Я знала, какими новостями порадовать начальника завтра, даже придумала утреннюю поездку «ради расследования» – к специалисту по сектам. Ни с каким специалистом я не договаривалась, но в интернете их пруд пруди, завтра разберемся. Адам столько нам выдал, хватит на несколько протоколов, так что после воскресной работы в понедельник можно и припоздать. Порой я диву давалась, как быстро могу выдумать хитрость, лишь бы с кем-то не видеться. Я и в бар-то поехала не из-за матери, а потому что знала – под моими окнами уже шпионит Фредерик. Интересно, если бы меня проводил Эмильен и у них произошла стычка, кто кого одолел бы? Мне вдруг нестерпимо захотелось добавить макияжа, обновить шик, утром я едва пробежалась по лицу тональником, а губы тронула блеском. Эмильен привык видеть меня такой.
Пока мы ехали по вечернему Парижу в сторону бара «Теннесси», мне на телефон пришло сообщение: «Долго будешь дуться? Как же наши игры, я хочу войти в тебя! Фредерик». Романтизмом он никогда не отличался – как говорится, кратко и по делу. То же и с чуткостью. Думал, что я его уже простила? Каким бы идеальным ни был старт, отношения строятся на длинной дистанции. А как все начиналось… Познакомившись в компании общих друзей в караоке-баре, Фредерик сразу взял меня в оборот – между песнями говорил в микрофон: «Что это за милашка на том диванчике», – любую глупость возвышал в ранг значительности, и какую бы защиту я ни ставила, рушил мои блоки харизмой. Бывают такие люди, даже смех которых заразителен. Во Фредерике притягательным было все – он мог увлечь просто хорошим настроением. Это ведь целое искусство – быть до опьянения жизнерадостным и не выглядеть при этом дурачком в нашем хмуром обществе. Высокий широкоплечий мужчина, он окончательно поразил меня своей смелостью – или, точнее, отсутствием страхов. Он и первый-то шаг умудрился сделать безумным, подойдя сзади, пока я пела в микрофон «I want to know, what love is», и подняв меня на руки прямо на сцене, у всех на глазах. Нужно быть сумасшедшим, чтобы думать, что такой трюк сработает. А он и не думал – брал и делал. Почти осязаемая энергетика Фредерика добавляла ему везения и шарма. Ведь триумф любой выходки зависит от исполнителя – его харизма превращает глупость в авантюру. К таким людям предрасполагаются даже урожденные строптивцы, тянутся толпами, вот и меня сразил этот магнетизм, граничащий с сексуальностью.
А его выбор профессии казался мне романтичным: быть журналистом во Франции – что может быть поэтичнее? Разъезжать по изумительным европейским городам, освещать острые новости, писать статьи в самых необыкновенных уголках, в конце концов, не сидеть дома. Фредерик, как и большинство журналистов, параллельно накидывал понемногу текст будущей книги; работая со словом ежедневно, он не мог к этому не прийти. Я запала на этого Хемингуэя, совмещающего журналистику, путешествия, писательство и страсть, и даже его непредсказуемость, овеянная авантюризмом, поначалу казалась завораживающей. Красавчиком его не назвать, но эти большие руки, выразительные глаза, длинные светлые волосы, завязанные в хвост, и коренастое тело обезоруживали меня. Ради него я порвала со своим тогдашним приятелем, который был, что называется, ни рыба ни мясо – полная противоположность, ни смелости, ни наглости, ни находчивости. Фредерик хотя бы стихи
