-- Лаврентий Павлович, а Лаврентий Павлович, -- переходит Молотов на интонацию Сталина, -- не ви ли мне рассказывали, как один политический заика пэрэпутал, а надо проверить нэ умишленно ли, наше пролетарское ухо с органом, который импэриалистическая желтая пресса изображает только в порнографических изданиях?

-- А мабуть вин троцкист? -- спрашивает Никита Сергеевич, укладывая отдельно взятые икринки на толстый слой розового сала...

Уже кончался август. Нужно было наесться впрок, на всю зиму. Пирожки с повидлом -- не еда. Особенно, если у тебя в теле восемьдесят килограммов. И три раза в неделю тренировки.

Сорок лет прошло с тех пор, а я, приезжая в Одессу, все ищу на Дерибасовской рыжего молодого парня, и никак не могу найти. А недавно был я у мамы на кладбище. И к воротам возвращался не по аллее, а пробиваясь сквозь кустарник между могилами. Чем дальше уходил я от маминого одинокого камня, тем позже рождались люди, которых приняла земля. А вот лежит уже почти и мое поколение, сочетая не сочетаемое -- камень и изображение когда-то живого лица. И вдруг -- не может быть! -- Ицкерий Григорьевич Учитель. Господи! Это Изя. Еще три года назад он был живым. Я увидел лицо, которое уже не знал. Грустный пожилой лысый человек не вырывался из гранита, а словно бы прятался внутрь его.

Но спрятаться ему так и не удалось -- произошло чудо. Чудо, которое сорок лет назад чудом-то и не было. Лысая голова поросла рыжими густыми волосами. Рот оживила улыбка.

-- Ааа, это ты? Слууушай, здесь за уууглом продают горячие пи-пирожки с повидлом. Пе-первый сорт.