— О, нѣтъ! Разъ я увѣренъ, что вы революціонеръ, какое же самоуправство? Революціонера можно!

— Вы увѣрены?

— Еще бы нѣтъ!

— Но вообразите себѣ: вотъ убиваете вы свой „экземпляръ“, опредѣляя его по предчувствію тамъ или чутью своему, и на экземплярѣ,- возьмите хотя бы меня для примѣра, — не оказывается никакихъ революціонныхъ примѣтъ, но, напротивъ, легальнѣйшій паспортъ и свидѣтельство о служебной командировкѣ?

— Это ничего. Я сказалъ бы, что вы хотѣли меня экспропріировать, и я убилъ васъ въ законной самозащитѣ.

— Это тоже можно?

— Теперь можно. Еще разъ простите меня, старика, ради Бога! До пріятнѣйшаго свиданія-съ.

— До свиданія.

Вышелъ. Затылокъ у него крѣпкій такой, красный, со складкою. Думаю: вотъ шарахнуть-то, чтобы впередъ не хвастался. И шарахнулъ бы, если бы только по одному своему дѣлу ѣхалъ. Да нельзя: я курьеръ везъ.

Ну, молебна равноапостольному Константину я, положимъ, не отслужилъ. Но, когда перебрался черезъ границу, сошкольничалъ: послалъ дружку изъ Любека открытку, написалъ, знаете, коротко изъ „Свадьбы Кречинскаго“:

— Гончая ты собака, Расплюевъ, а чутья у тебя нѣтъ! То-то, поди, злился!

1906.

Парижъ.

Примечания

1

Герой этого происшествія покойный Чернякъ. Авт.