Этим утром он сделал еще одно важное открытие — кинжал с эфесом, отделанным блестящими стекляшками, имеет значительно большую ценность, чем обычный. Уже через час у него были мешочек кофе, ящик мясных консервов, еще один с консервированными персиками, несколько фунтов сахара и несколько банок сгущенного молока — продукты посыпались на него, словно из рога изобилия. Кинжал принес ему так много, что возникла проблема, как доставить все это домой.

— У тебя еще есть такие? — спросил толстый сержант, компенсируя недостаточное знание немецкого выразительной жестикуляцией и громким голосом.

«Как будто, если он кричит, я пойму его лучше», — подумал Дитер и кивнул.

— Тогда ты едешь со мной, друг.

Дитер с торжеством подъехал к дому на американском армейском джипе.

— Вот так, мама, — сказал он, когда коробки были перенесены в гостиную.

— Дитер, где ты достал все это? — Софи озадаченно посмотрела на сержанта, который стоял посреди комнаты, усмехаясь им обоим.

— Это был обмен, мэм, — ответил американец, уловив, в чем заключался вопрос. — У вашего сына была парочка неплохих кинжалов, которые он хотел обменять.

— Как это мило с вашей стороны. — Софи улыбнулась ему. Дитеру эта улыбка не понравилась — он опять почувствовал себя лишним.

— Он сказал, что у него есть еще несколько.

Софи перевела слова сержанта Дитеру. Мальчик неохотно вышел из комнаты — мать снова вела себя глупо, слишком много улыбалась, слишком часто смеялась. Он убрал кирпич, служивший дверцей его «сейфа», и осмотрел свои сокровища. У него оставалось два украшенных кинжала и три простых, а также кокарды и жестянка со стеклянными камушками. Интересно, они такие же, как стекляшки на кинжалах? В таком случае они тоже могут иметь ценность. Может быть, сержанту они понравятся? Но потом Дитер передумал — ему слишком нравилось играться с камушками, чтобы так просто отдать их. Он положил на место то, что осталось у него от отца — поднос и книгу, — и взял три кокарды. Железные кресты решил не отдавать: он так гордился ими, что просто не мог передать их врагу, который, как мальчик догадывался, вполне способен осквернить их.

В этот раз переговоры вела его мать, поэтому он стоял молча. Дитер был впечатлен: он и раньше знал, что Софи немного владеет английским, но судя по скорости, с которой она разговаривала с сержантом, за последнее время она заметно продвинулась в знании этого языка. «Наверное, ее научил капитан», — с грустью подумал Дитер.

Наконец американец ушел.

— Ты просто чудо! Ты знаешь, что он скоро привезет нам? Точно такую же кучу еды!

— За несколько кокард?!

Софи нервно хихикнула и потрепала его по затылку.

— Именно так, — проговорила она, но мальчик заметил, что она внезапно покраснела. — У тебя есть еще?

Дитер выбежал из комнаты и через минуту вернулся с остальными значками и с ножами. И так как мать умела менять все это на еду лучше, чем он, он передал все ей.

— Дитер, это просто чудесно. Это все, что у тебя есть?

— Да, мама, — солгал мальчик, надеясь, что она не заметит, что в этот раз покраснел он. Но Софи была поглощена кокардами и даже повизгивала от восторга.

— Теперь мы не будем голодать, правда ведь? — восхищенно произнесла она.

— Нет, и мы обойдемся без помощи этого англичанина, так? Я же говорил, что позабочусь о тебе!

5

Берлин, 1946–1947

Софи продолжала дружить с врагом — как с английскими, так и с американскими военными, и Дитер был просто убит тем, что его предали.

Его также расстроила и разозлила судьба его сокровищ: Софи вскоре обменяла их, как он ни умолял ее оставить все на черный день — как деньги, которые папа хранил в банке. Еще больше его рассердило то, что она приобрела взамен: шелковое покрывало на кровать, кое-какую мебель, соболью шубу в придачу к норковой, которая у нее уже была. Ни еды, ни керосина, ни угля у них не прибавилось. Когда же Дитер начал распекать ее, она на него разозлилась и сказала, чтобы он не лез не в свое дело. Но это было его дело — все эти вещи принадлежали ему.

Он начал избегать матери, проводить все меньше и меньше времени в их подвальном пристанище — теперь, когда в воздухе уже веяло весной, делать это было намного проще. А еще он начал посещать школу. Учитель, живший на их улице, организовал импровизированную школу на развалинах старой. Парт не было, ученики сидели на досках, положенных на стопки кирпича. У них было мало книг, поэтому приходилось делиться теми, что имелись. Бумага и карандаши были большим дефицитом — они писали мелом на шиферных плитах. Ученики не понимали, что из-за нехватки всего нужного для школы и необходимости внимательно слушать учителя и запоминать, они развивали в себе такое полезное для жизни качество, как феноменальная память.

Дитеру уже исполнилось девять лет, им владела жажда знаний, но хотя интеллект его быстро развивался, физически он заметно отставал — к его крайнему огорчению, росту ему откровенно недоставало. В надежде подрасти он каждую неделю измерял свой рост — ему хотелось быть высоким, как отец, а не маленьким, как мать. Теперь это стало еще одним ее качеством, которое ему очень не нравилось. Точно так же мальчик винил мать за темный оттенок своих волос — он хотел быть блондином, как отец, истинный ариец. Его глаза были правильного цвета, и как же ему было жаль, что цвет глаз не дополнялся правильным цветом волос!

Герр Шрамм, учитель, увидел тягу мальчика к знаниям и начал проявлять к нему интерес. Юргену Шрамму и его жене Лотти повезло больше, чем большинству людей, — в том смысле, что их дом остался почти цел и что много лет назад, еще до начала налетов, Юрген перенес свою бесценную библиотеку в подвал. Именно эти книги и обеспечивали существование маленькой школы. Заметив, насколько смышленым и жадным к учебе был Дитер, учитель стал давать ему книги домой — Дитер был единственным учеником, которого почтили таким доверием. Таким образом, мальчик был даже рад, что по вечерам мать уходила и он оставался дома один: теперь ему никто не мешал читать и учиться.

Юрген был хорошим