Пронин проснулся в поту и рывком сел на кровати, переводя дыхание. Рота мирно спала. «Какая глупость, – подумал он, умывая лицо прохладной водой. – Куда вода, туда и беда. Куда ночь, туда и сон», – вспомнил он старые бабушкины присказки. И через десять минут уже снова спал крепким сном.

* * *

В декабре роту вновь захватила привычная армейская рутина. Разговоры о прошедшем и предстоящем пусках не прекратились, но, как это часто бывает, стали обыденнее и уже не производили такого особого и волнительного впечатления, как в первый раз. Пронин же томился невозможностью поговорить с умным, духовно развитым человеком.

Еще больше раздражала его зависимость от обстоятельств: он ел, пил, двигался, дышал, но не мог выйти за пределы этих стен. Не мог ослушаться приказа, как Каруззо. Не мог выбирать, заступать ли ему в наряд или оставаться в роте. Он был солдатом и должен был делать то, что скажут другие, а в обычное время – просто следовать армейскому распорядку и уставу.

Даже Скворцов, казалось, успокоился после пуска. Пару раз за это время Пронин ловил на себе его косые взгляды, но до чего-то серьезного не доходило, а вскоре и вовсе забылось.

В один момент Филипп уже решил смириться со своим положением, переждать эту смертельную скуку. Но скука незаметно сменилась предновогодним праздничным настроением. А за Новым годом следовало Рождество, которое к тому же совпадало с окончанием половины срока службы Пронина.

Пронин даже удивился, когда в одну из предновогодних ночей ему выпало вновь идти в наряд по клубу. Дежурство началось легко, и уже к семи часам клуб опустел. Предстояли долгий вечер и ночь в одиночестве, без команд, распоряжений, выкриков, надоевших шуток – полная свобода. Что может быть лучше?

Он жалел, что не взял с собой хорошей книги. Думал сочинить кому-нибудь трогательное письмо, но бездумно бродил по пустым коридорам клуба. Он считал дни, размышлял о том, как вернется домой, что будет делать на гражданке, как устроится на работу.

На площадке третьего этажа остановился и посмотрел в окно – в то самое, через которое некогда наблюдал за волнующим пуском ракеты. Стояла ясная погода, небо было усыпано звездами. Захотелось подышать морозным воздухом.

Пронин воодушевленно сбежал по ступенькам в фойе, набросил бушлат и шапку, распахнул дверь и вышел наружу. Несколько минут он стоял на крыльце, наслаждаясь и разглядывая звездный купол. Неожиданно где-то неподалеку раздались шаги. За высокими густыми елями, ветви которых были усыпаны снегом, Пронин не видел идущего, но шаги приближались, и уже отчетливо слышался стук каблуков по дорожке из бетонных плит.

Сперва Пронин хотел зайти обратно внутрь, но сообразил, что через секунду-другую человек обогнет ели – и тогда увидит его, Пронина, заходящим в клуб, словно сбегающим с места преступления. Это выглядело бы нелепо. Внезапно ему вспомнился тот странный сон, ночной знак, будто тончайшая трещина на стекле. Но он отогнал его – не сейчас, не в этот миг.

В это мгновенье из-за поворота показались раскачивающиеся полы меховой шубы, и Пронина пронзила волнующая и приятная мысль: это она!

Она шла к нему, цокая каблуками, приближаясь все стремительнее. За несколько шагов до крыльца она его узнала, и радостная оживленная улыбка озарила ее губы.

– Ах, это вы! Ты! – поправилась она, остановившись и не поднимаясь по ступенькам, как будто хотела постоять так и продлить этот момент встречи.

– Я не ждал вас. Тебя, – Филипп сглотнул, не зная, что делать дальше.

– Не ждал? – она вопрошающе взглянула на него. Морозный пар вырывался у нее изо рта.

И даже этот пар показался Филиппу каким-то приятным. Это был какой-то особенный пар. Это был пар, образовавшийся от произнесенных ей слов.

– Я… – начал Филипп, не замечая, что не спускает с нее глаз. – Я думал, все уже ушли.

– А я вот пришла. Надо еще поработать, доделать списки перед праздничным концертом.

Несколько секунд они стояли и молча смотрели друг на друга. Филиппу не хотелось заходить внутрь. Сейчас она уйдет в комнату для кружковых занятий. А он останется здесь один, у входа за письменным столом. Пауза затянулась и становилась неловкой.

– Пойдемте внутрь. Холодно, – опомнился Филипп, вынимая руку из армейской варежки и подавая ее Лизе.

– И вовсе не холодно! – возразила она, хихикнув. – Погода просто прекрасная! И небо усеяно звездами. Я обожаю такие вечера здесь и понимаю, почему ты вышел постоять, полюбоваться.

Она шагнула на ступеньку и подала ему руку. Через ее тонкую девчачью перчатку Филипп ощущал хрупкие нежные пальцы. Тонкая, почти невесомая кисть словно затаилась в его ладони, и тепло от нее жгучей волной растеклось по его запястью. «Девчачья, – подумал Филипп. – Почему девчачья, ведь она вовсе не девочка». Но эта мысль пронеслась и упорхнула. Она молча стояла на ступеньке. Казалось, время вокруг застыло вместе с окружавшим их морозным таежным воздухом.

Они зашли в здание, и Филипп затворил дверь на засов.

– Помоги, пожалуйста, – она ловким движением стянула перчатки, сняла шапку и бросила их на стол дежурного, поворачиваясь спиной к Филиппу.

Филипп помог ей высвободить руку из левого рукава, затем аккуратно взялся и приподнял тяжелый меховой воротник шубки, за которым открылась ее шея и тонкие плечи. Пахнуло ароматом духов, и Филиппа словно пронзило тонкое воспоминание. Пока она стояла спиной к нему, он прикрыл на мгновенье глаза, пытаясь бороться с неудержимым влечением, и нечаянно едва коснулся рукой ее плеча. Он знал, что не имеет права думать о ней так, но запретный плод сладок… Он все же помог ей аккуратно высвободиться из второго рукава – армейская выдержка взяла свое.

Она стояла в фойе, словно не решаясь уйти сразу. Ее взгляд скользил по темным углам, как будто в поисках предлога задержаться – или просто потому, что уходить не хотелось.

– Я помогу тебе донести одежду до кабинета, – он скинул бушлат и повесил на гвоздь у входа.

– Спасибо, ты очень любезен, – она оглянулась вокруг. – Здесь так… романтично.

Выходя на воздух, Филипп оставил зажженной лишь настольную лампу. И теперь они стояли в темноте, вглядываясь в дальние темные уголки фойе, куда свет не доставал.

– Я просто… люблю так сидеть в тишине, – Филипп стоял, держа ее шубу в руках. – Какая-то особая атмосфера.

– Я тебя понимаю… – она повернулась, и они зашагали в сторону лестничных пролетов.

Филипп проводил ее в комнату для кружковых занятий, где они сидели в прошлый раз.

– Мне нужно поработать немного, – она зажгла настольную лампу.

– Да, конечно, – Филипп расстроенно