Он снова хохочет, люди аплодируют, кричат, и мать говорит:

– Ален, я так рада, что сейчас здесь, с тобой. – Потом начинает смеяться, и смех этот такой легкий, спокойный, мягкий.

– Ты смеешься? – удивляется Ален, ведь он впервые слышит смех матери.

– Да.

– Я тоже очень рад, – взволнованно говорит он.

Зато Д’Ардело не говорит ни слова, и Рамон понимает, что его похвальное слово незначительности не понравилось этому человеку, который более всего ценит серьезность великих истин; он решает подойти с другой стороны:

– Я видел вас вчера с Ла Франк. Вы оба так красивы.

Он внимательно смотрит на лицо Д’Ардело и понимает, что на этот раз его слова понравились гораздо больше. Успех вдохновляет его, и тут же приходит желание солгать, и эта ложь такая абсурдная и в то же время восхитительная, что он решает преподнести ее как подарок, подарок человеку, которому осталось жить недолго:

– Но будьте осторожны, когда вас видят вдвоем, все слишком ясно!

– Ясно? Что ясно? – спрашивает Д’Ардело с едва скрываемым удовольствием.

– Ясно, что вы любовники. Только не отрицайте, я-то все понял. И не беспокойтесь, никто не умеет хранить тайны лучше меня!

Д’Ардело смотрит прямо в глаза Рамона, в которых, словно в зеркале, видит человека смертельно больного и в то же время счастливого, друга известной женщины, к которой он никогда не прикасался, но при этом неожиданно для себя стал ее тайным любовником.

– Дорогой мой, друг мой, – говорит он, обнимая Рамона. И уходит с влажными от слез глазами, но счастливый и довольный.

Детский хор уже выстроился безукоризненным полукругом, и дирижер, мальчик лет десяти, в смокинге и с палочкой в руке, готов дать сигнал к началу концерта.

Но ему приходится выждать несколько секунд, потому что со стороны аллеи с шумом приближается небольшая красно-желтая повозка, запряженная двумя пони. Усач в старой потрепанной куртке высоко вскидывает охотничье ружье. Мальчик-кучер повинуется знаку и останавливает коляску. Усач и старик с бородкой садятся в нее, в последний раз приветствуют восхищенную, размахивающую руками публику, и детский хор запевает «Марсельезу».

Коляска трогается с места, по широкой аллее катится к воротам Люксембургского сада и медленно удаляется по парижским улицам.