– А! Давид с этим… который с руном и росой?

– Это как знамя, – сказал Илья.

– Чего?

– Как знамя, говорю. Вот есть полковое знамя? Ценность не столько материальная, сколько символическая, духовная?.. Так и Давид, не деревяшка, а ценность, явление духовной силы народа. То же и колокол. И собор самый. Есть святыни? Вот – одна из них.

– Так и пойдем, вырвем знамя, – решительно сказал Арсений. – А утром – в Касплю. И меня уговори взять.

– Это тебе не сказка бабы Марты, Сенька. Два брата спешат на спасение… сестры… или… Бесполезно. Хупель не согласится.

– Ладно, езжай один. И сам сможешь предпринять что-нибудь вместе с другом этим.

– Какие мы друзья? Чушь! Ну собеседники, наверное. Все-таки он немец и есть немец.

– Да ты что? И палец о палец не ударишь?! Да я из тебя всю душу на хрен вытрясу, понял ты?! – И Арсений подскочил к Илье и схватил его за грудки. – Понял ты?!

Илья попытался высвободиться, но Арсений сжимал пальцы крепко, будто за штурвал ухватился. Илья даже захрипел.

– П-пусти… дурило…

Арсений разжал пальцы, но продолжал нависать над Ильей.

– Ты мне, Геродот, не темни, не хитри. Завтра пойдешь к Хупелю, ясно?

– Конечно, пойду, – зло ответил Илья. – А ты как думал?

– Вот это другая песня.

– И без твоих вывертов знаю. Попробовать надо. Но… не факт. Тем более если подрыв. Там сейчас все настороже, все на взводе. Злые.

– Мы тоже не добрые, – говорил Арсений, снова закуривая. – И расслабляться не будем. Ни в коем разе и случае. И, как договорено, ночью пойдем вызволять это… знамя духа.

Илья со стуком опустил чашку.

– Ну уж с этим придется обождать. Рисковать нельзя.

– Почему это нельзя?

– Потому. Может статься, что и некому будет поехать в Касплю наутро.

– Не мельчи, Илья. Ты же сам говорил, что знамя духа. А ну как увезет этот берлинец?

– Завтра он хотел во Флёново, а еще не в Берлин. – Илья подумал и добавил: – Хотя изъять могут и раньше. Арестовать, так сказать.

– Ну вот видишь. Тем более всё уже на мази. Паренек припрет тачку.

Илья качал головой, мучительно сводя брови у переносицы, поправляя то и дело очки. Он не знал, что предпринять.

– Но послушай, Илья, – снова заговорил Арсений. – Ты же сам говорил, что он стихи там читает, Бунина, так? И музыку любит, всякие древние штуки, ну то есть древнерусские, так?

Илья напряженно смотрел на друга.

– Церкви эти все, колокола, иконы любит, так? – продолжал Арсений, загибая пальцы и выжидательно глядя на Илью.

– Ну? – не вытерпел Илья.

– Так он просто не может поступить по-другому! – выпалил Арсений. – По логике вещей, понимаешь? Хоть немец, а человек… рижский тем более. И Мушкетеров сказал про сердце… Хм, немецкое сердце… «Зеленое сердце»… – Арсений встряхнулся. – Ты поставь его перед фактом, перед выбором, так и намекни: мол, либо исполнить человеческий долг, либо не исполнить и перестать быть человеком, который любит Бунина и колокола. А коли умный, все поймет. И пусть выбирает. Или – или. Или ты, зондерфюрер Хупель, везешь меня и моего друга, тоже касплянца, в село, или…

– А ты думаешь, тебя там ждут? Думаешь, этот Космович тебя послушает? Или меня? – Илья потер кулаками скулы. – Какая чушь! Полная ерунда! Бредятина.

Арсений пристукнул кулаком по столу.

– Без истерик, Геродот! Спокойно. – Голос его звучал задушенно. – Мы должны что-то сделать. Ты! – Он направил на него указательный палец. – Ты утром заявишь Палену Хупелю, заявишь, что ни в какое Флёново не поедешь на экскурсию. Какая, к черту, экскурсия, если в другой стороне, может быть, ведут расстреливать твоих родных, мать, отца. Аню. И мать, и сестер твоего друга. Говори и про меня. Пусть знает. Пусть будет больше тех, кого можно спасти.

– А остальных? – тут же спросил Илья.

Арсений хотел ответить, но не нашел, что сказать, и лишь взмахивал рукой и открывал и закрывал рот.

И, сникнув, он наконец проговорил:

– У нас нет даже никакого оружия… – Помолчав, добавил: – Но действовать все равно надо. Пусть Хупель поможет.

Илья молчал. Арсений тоже погрузился в молчание. Слова были исчерпаны. В словах больше не было силы, убедительности, ничего. И они молчали. Потом курили, слушая голоса соседей за дверью. Там началась какая-то перебранка. Это удивляло и Арсения, и Илью. Казалось, что в такое время русские между собой не могут, не должны ругаться. Тем более из-за какой-нибудь мелочи, из-за подгоревшей каши, грязной чашки.

Они сидели, курили, наблюдая, как сумерки наполняют комнату. Рдели огоньки сигарет. За окном лаяла собака. Где-то тяжело гудел мотор какой-то бронированной техники. Что-то лязгало, ворочалось. Потом стихло.

– Нет, – тихо и твердо проговорил Илья. – Давида мы потом вызволим. Утром – разговор с Хупелем. А теперь давай спать.

Но заснуть они долго не могли. Курили, пока уже курить было нечего, пили холодный чай, переговаривались, молчали, молчали.

Молчали.

67

Согнанные и запертые в больнице касплянцы тоже не могли спать, хотя в конце концов свободные койки заняли женщинами и старики. Керосиновые лампы им запретили зажигать. И больница погрузилась в темноту. Раздавался кашель. Хныкали дети. Слышны были голоса. Никто не мог понять, что происходит. Или, точнее, никто не верил в происходящее. Это Анна видела ясно.

То, что подорвался какой-то важный чин, немец, вместе с солдатами, все знали. Раненых привозили в больницу. Здесь они помирали в кровавых изодранных кителях, галифе, с оторванными ногами. Анна с фельдшером Станиславом Маркелычем и медбратом перевязывали их, делали уколы, пытаясь спасти. Немецкий госпиталь уже переехал в Смоленск. Как и лагерь для военнопленных. Здесь оставался медбрат Антон Баумгартнер. Раненых надо было срочно увозить в Смоленск, но они один за другим умирали, пока в живых не осталось двое. Их-то и отправили в город вместе с Антоном Баумгартнером.

Из города в тот же день примчался русский полицейский начальник, средних лет плотный мужчина с упрямым лицом и густыми, зачесанными назад темными волосами. И новый командир касплянских полицейских Сетькин вместе со своими подчиненными начали ходить по домам с каким-то списком уже после обеда. Они выводили мужчин и женщин, стариков, детей и конвоировали их в больницу. Здесь те, кто еще не знал о подрыве, слушали новость, поджимая губы и качая головой, хмурясь. Все на самом деле знали приказ: за одного убитого партизанами немца казнить десять жителей близлежащего к месту преступления населенного пункта. Анна сразу заметила особенность: приводили семьи коммунистов. Вскоре и всех евреев, которые томились в