Хотя это больше я виноват.

Сказал он.

Не надо было ее так быстро портить. Но ничего не поделаешь – люблю я без седла скакать!

Добавил он и расхохотался.

Энеро задумался – что нашла эта девушка в Арройо. Если не считать формы, он ничем не отличался от всех прочих голодранцев в деревушке.

Пока они ели разогретое жаркое, начальник, словно прочитав его мысли, сообщил ему, что тут пруд пруди малолеток, которые спят и видят, как бы замутить с настоящим мужиком вроде них двоих. Так что Энеро может выбирать себе любую – никто ему и слова не скажет.

Вот так здесь все устроено.

Сказал он.

Энеро ответил, что не собирается задерживаться надолго, поэтому и не хочет себя связывать.

Арройо снова расхохотался и подавился, зернышко риса попало не в то горло. Энеро помог ему, похлопал по спине и держал его руки на весу, пока комиссар не пришел в себя. Тот сразу же хряпнул вина и, красный, все еще придушенным голосом сказал.

Как захочешь – свалишь. В чем проблема-то? Здесь если и связывают, то все равно что паутинками. Подуло ветерком – и нету связи.

Энеро было там не душе, хотя работы почти не находилось, и они в основном ни хрена не делали. Арройо мутил делишки со всеми местными и поднимал неплохое бабло, закрывая глаза на скотокрадство и придорожные бордели, которые ночами выглядели как красная гирлянда, развешенная вдоль всего 14-го шоссе. Патрульной машины у них не было, так что передвигались верхом или на мотороллере, изъятом в ходе полицейской операции, о которой Арройо забыл упомянуть в отчете.

Энеро было там не по душе, но, с другой стороны, в свой поселок он даже на время вернуться не хотел. Его раздражало и собственное настоящее в этой захудалой деревушке, и собственное прошлое – как будто в нем уживались два разных человека, и похожи они становились только в минуты недовольства.

Арройо сразу же его полюбил, возможно потому, что Энеро никогда ему не перечил и делал все, что велели. Не то что остальные засранцы только после училища, которые раньше ему попадались. Наверное, по этой причине он и представил его сестре своей благоверной, как сам любил говорить, и сделал все, чтобы их свести. Думал, небось, что от такой свеженькой непочатой телочки, как его невестка, Энеро не захочет уезжать. Но через несколько месяцев ему предложили место в участке родного поселка (может, отец подергал за ниточки, но это так и осталось неизвестным), и Энеро засобирался. Тогда Арройо возбухал и велел забирать девчонку с собой, она-де его полюбила, и не оставлять же ее попорченную.

Энеро встал прямо перед Арройо, поднял руки, крепко сжал их в запястьях и резко развел.

Паутинки, Арройо.

Наконец, вспотев и запыхавшись, они выходят из леса.

Останавливаются перевести дух.

Там внутри даже слов, и тех не видно.

Говорит Чернявый.

Ха. Сказал самый разговорчивый.

Говорит Энеро.

Ну, по делу-то я никогда не молчу.

Говорит Чернявый.

Давайте приткнемся на чуток, выпьем.

Говорит Энеро.

И указывает на белую лампу у входа в продуктовый, разгоняющую мрак в десятке метров от них.

Они направляются туда. Старик сидит один за столиком, как посетитель; перед ним пачка сигарет и бутылка пива, вставленная в пенопластовый термос. Флуоресцентная лампа свисает с одного из столбов навеса. Электрическое потрескивание и звуки шлепающихся о нее насекомых – больше ничто не нарушает тишину, пока пришедшие не здороваются.

Вечер добрый.

Отвечает старик, не двигаясь с места.

Выпить-то можно у вас?

Спрашивает Чернявый.

Старик кивает.

Отчего же нельзя?

Говорит он.

Они втроем садятся за другой стол.

Литр пива.

Говорит Чернявый.

Старик поворачивает голову и делает знак Тило.

Иди-ка, малец, достань из холодильника. Заведение угощает.

Говорит он.

Тило смотрит на Энеро и Чернявого, те ему кивают.

Тило заходит в лавку, возвращается с бутылкой и тремя стаканами. Ставит на стол, на жирных стенках остаются отпечатки его пальцев.

А с чего угощает? Праздник, что ли, какой?

Спрашивает Энеро.

Старик по-прежнему на них не смотрит.

Первая всегда в подарок.

Говорит он.

Ну, спасибо тогда.

Говорит Чернявый.

Старик поднимает руку, как бы говоря: хватит уже.

* * *

Вернувшись в поселок, Энеро не сразу себя нашел. И мать, и друзья, все радовались, как будто он живым вернулся с войны. Он и сам хотел бы радоваться, что видит их снова. Да в общем-то он и радовался. Но в то же время не было ему покоя, как блохастой собаке, которая не знает, на какой бок прилечь. Весь день сидел в участке, иногда и ночевал там. Среди новых товарищей по работе, упакованный в форму, он не так остро чувствовал отчуждение от близких.

За те месяцы, что Энеро не было в поселке, Эусебио и Чернявый взяли привычку заходить к Делии пить мате. Когда он вернулся, тоже не перестали, хотя сам Энеро все время где-то пропадал. Однажды Делия сказала им.

Мой сын меняется.

Эусебио с Чернявым переглянулись.

Как это – меняется?

Спросил Чернявый.

Не знаю. Какой-то другой становится.

Сказала Делия, и глаза у нее были на мокром месте.

Чернявый похлопал ее по руке.

Ничего. Ваша стряпня, чистое бельишко – и станет как прежний.

Сказал он.

Делия улыбнулась.

Не знаю.

Сказала она.

Они тоже замечали, что он какой-то странный, но ей не сказали, чтобы не волновать еще сильнее. Энеро был такой, как обычно, и в то же время другой. Они не знали, как это объяснить. Был и не был. О своем пребывании в деревушке, даже названия которой они не запомнили, никогда не говорил. Сначала они подумали, что у него там осталась девушка и он по ней скучает.

Но Энеро обсмеял их.

Девушка!

Фыркнул он.

Вы что тут, дебилы, поголубели в мое отсутствие?

Постепенно они привыкли. Или просто позабыли прежнего Энеро, как со временем люди забывают голоса мертвых. Если бы кто-то спросил теперь, Чернявый сказал бы, что Энеро никогда не менялся.

* * *

Люси расчесывает Мариелу, завернутую в полотенце и сидящую на единственном стуле в комнате. По радио играет музыка, окна открыты, потому что давно уже стемнело и поднялся прохладный ветерок. Пока сестра причесывает ее, Мариела красит ногти на ногах. Стопа лежит на краешке стула,