И мы оттяпали с товарищем Нейманом изрядное расстояние. Остановились в виду моста, за которым открывался на фоне зеленых холмов черно-белый собор. К нам подошел мужчина средних лет и с характерным местным акцентом попросил разрешения побыть с нами.
- А вы выпили? - спросил товарищ Нейман. - Если выпили, то можно. Если - нет, то вам будет скучно.
- Я теперь каждый день выпиваю, - признался мужчина.
- Плохо! - осудил товарищ Нейман.
- Знаю, - согласился мужчина. - Но очень хочется с кем-то поговорить, а не с кем.
- Поговорите с друзьями, с соседями, с коллегами! - посоветовал товарищ Нейман. Мужчина безнадежно отмахнулся. - Почему вы не говорите с женой? спросил товарищ Нейман.
Мужчина покраснел и улыбнулся столь виновато, что выступили слезы - в какой-то степени пьяные, конечно.
- Да, я с ней не разговариваю, - сказал он. - Прожили пятнадцать лет и...
Кроющийся за этим обрывом катаклизм он объяснять не стал, а только сказал, что когда-нибудь мы поймем его.
- Не надо пить, - сказал товарищ Нейман. - Ваша жена все повернет против вас. Напишет кляузу в партком, подаст в суд на развод или просто откажется с вами спать.
- Мы были самыми счастливыми на свете людьми пятнадцать лет назад, и двенадцать, и десять, - ответил мужчина.
- Вернется ваше счастье, - пообещал товарищ Нейман.
Мы некоторое время шли вместе, однако вскоре, само собой, сбились на римский шаг, которого не знал наш новый спутник.
Он отстал и сказал на прощание, что ему с нами было хорошо. Мы остановились подождать.
- Хорошо с вами, - сказал он снова. - Как-то легче стало. Хотя счастье уже никогда не вернется.
Я это знал. Мне надо было мимо всего - к себе. Мы распрощались с ним за руку.
Через месяц мы вышли из-под Андхоя в Термез. После положенного мне от подполковника (уже не майора, а подполковника) Сактабаева очередного пистона и после всяких других первоочередных дел я перед сном сел разобрать почту и нашел мою телеграмму с единственным словом к моей лю... то есть симпатичной особе. Я усмехнулся и бросил телеграмму в мусорное ведро. Утром мне что-то в телеграмме не понравилось. Я не постеснялся запустить руку в мусор. И в самом деле: слово мое было разделено так, как я просил. Только два последних слога "ма-я" были соединены в единый - "мый".
- Ну какого черта! - заорал я на девушку из вильнюсского почтамта, хотя уже понял, что надо орать не "черта", а "Пушкин! Пли!" - и римским-римским, на четырех костях, то есть верблюдах, мимо Андхоя, Анчара, Вильнюса, Сактабая, то есть подполковника Сактабаева, мимо всего - туда, к ней, к моей симп... к моей лю... к!
