Словом, пошла разборка, крики, упреки – обычная для женщин уверенность, что их жизнь загублена никем иным, не тяжелой жизнью, не обманами правительства, не искалеченной природой, не изменой заветам старины, а именно вот этим обманщиком и эгоистом, лодырем и пьяницей. Другие все в дом тащат, а он всё из дому, и тому подобное.

Но, когда Николай Михайлович, доведенный упреками жены, рассказал причину, по которой залил горе вином, жена первая потребовала немедленно подавать в суд. Эти южные люди, по её мнению, так тут распоясались, так оккупировали рынок и торговлю и всё остальное, что костромичам жизни нет. И в Иванове то же самое – она ездила к дочери, видела. И в Вологде – ездила к сыну – то же самое. Да и в Москве черным-черно.

Утром Николай Михайлович попробовал увильнуть от поездки в суд. Однако оказалось, что уже невозможно: Малютка накормлена и напоена, жена отпросила Николая Михайловича до обеда. Пришлось ехать. Не на «Волге», не на лошади, на автобусе. Жена поглядывала на заплывший глаз мужа и копила в себе злость на обидчика.

В городском суде, с вывески которого непонятно когда исчезло добавление «народный», им дали бланк заявления.

Николай Михайлович, несмотря на требование жены писать как можно больше и подробнее, написал только, кто он такой и что все обстоятельства дела у милиционера.

– Какого, как фамилия милиционера?

– Ну который к нам подошел.

– Где? Когда? Гражданин, тут суд городской.

– Не гражданин, а господин, – сказала старуха. – У нас теперь демократия. Вы не больно-то орите, орать все здоровы, а работать некому. Нерадеи лешевы, им только торговать, да на машинах раскатывать, да девок по ресторанам таскать. Закона на них нет. Довели свой Кавказ до пальбы. Нас одолевают.

Подошел полусонный милиционер в незастегнутом кителе, видно, с ночи. Зевая, вытеснил Николая Михайловича с супругой с территории суда.

На улице Николай Михайлович обрадовался случаю сказать жене:

– Ну вот ты сейчас попробуй на моем месте не выпить, вот попробуй.

– Я тебе попробую! – отрезала свирепая старуха. – Возьми на папиросы – и марш на работу, а я… Я их сотрясу!

– До основанья? – спросил Николай Михайлович, – А затем? – Он был огорчён малостью суммы, но доволен тем, что всё быстро кончилось.

Но нет, всё только началось. О чиновники любых мастей, позвольте дать вам совет – не доводите до предела чувств русскую женщину. Все сметёт в праведном гневе. Прасковья Ивановна, так звали жену Николая Михайловича, прямо сказать, запылала огнём отмщенья. Растравляя себя, постоянно вспоминала, как с ней говорила чиновница в суде – брезгливо и надменно, с каким презрением их выталкивал сонный верзила милиционер… Нет, господа хорошие, не на ту напали. Да и как простить такое – среди бела дня заслуженного мужа, отца, деда, свояка, дядю и деверя, кума, брата свата гражданина – мать честная! – ударяет какой-то жук навозный, который в Костроме нажил себе наглость, большое пузо, машину и безнаказанность.

– Да неужели в суде телевизор не смотрят? – возмущалась старуха. – Да там же с утра до вечера вся власть только и говорит, что россияне сейчас – самые свободные люди, что они все права завоевали, что Россия с августа 91‑го демократическая и правовая, что человек в ней – главная ценность, видно, от того-то так всё стало дорого. До Кремля дойду!

– Ну, дойдешь ты до Кремля, – говорили ей. – Ну и до Белого дома дойдешь, хоть до одного, хоть до второго, ну на лужайке перед домом попасешься, кого ты там увидишь? Они, радетели наши, люди не кабинетные, они кто в Японии, кто в Америке, когда им лошадью твоей заниматься? Ежели ты России добра желаешь, наших властей от их дел не оттягивай, перебивайся сама.

– А я не Россия? – спрашивала Прасковья Ивановна. – Я не кормилица? Хлеб на асфальте не растет, от ихних указов цены не падают, а нас кавказские люди будут по лицу хлестать?

Прасковья Ивановна дошла до главы администрации. Дошла в двух смыслах: до кабинета дошла, но и нервишки дошли – были на пределе. Это опытный начальник заметил и торопливо обещал Прасковье Ивановне её делом заняться. Видимо, в суд позвонил. Сам или помощники, не важно, только дело сдвинулось, С Прасковьей Ивановной обращались иначе, чем в первый раз. Она не дура – видела, что судейских от её посещений трясет, но приговаривала себе: «А они как думали? Что можно руки распускать? Ишь, мафия костромская!»

Для начала сторонники южного человека попытались наладить дело миром, то есть путём подкупа. Явились в домик Николая Михайловича и недвусмысленно сказали, что очень извиняются и передают от Георгия вот этот конверт. В конверте было что-то плоское и увесистое, и Николай Михайлович, с утра пребывавший в невеселых раздумьях о своей ближайшей судьбе, о том, что вчера опять пошатнул здоровье и надо бы его поправить, чуть было не дрогнул и чуть было не протянул руку навстречу подношению, но из кухни выскочила вооруженная ухватом жена.

– Нас не купишь! – закричала она. – Может, его, пьянь похмельную, и можно бутылкой подманить, но не все такие. Запомните: русскую женщину не купишь!

Пятясь к порогу, южные люди обиженно кричали:

– Как это нэ купишь? Нэ все такие, как ты? Ты посмотри: за рубэж кто едет? Русские дэвушки! Кто раздевается по телевизору – вах! Разве грузинки? Нет! Ваши раздеваются!

– У проституток национальности нет! – кричала Прасковья Ивановна, замахиваясь ухватом почему-то не на гостей, а на мужа. – А русских ты золотом осыпь – не купишь!

– Плохо знаешь свой народ, тётка, – сказали уходящие гости.

Наступил день первого суда. Наступил день и второго суда. Наступить-то они наступили, да судов не было, не являлся Георгий, записки посылал о плохом здоровье. С печатью записки.

Перед третьим судом пришел к старикам его адвокат. Представился честь по чести, портфель расстегнул, бумаги достал.

– Очень, очень большой человек Георгий в Костроме, очень нужный, помогает к рынку переходить, нельзя его огорчать. Будет у него судимость – доверия не будет ему от партнёров. А не будет доверия – долго к вам рыночные отношения не придут.

– А и пусть сто лет не приходят! – с чувством сказала Прасковья Ивановна. – Такой рынок только ворью на пользу. Ты посмотри, сынок, – Прасковья Ивановна при обращении учла возраст адвоката, – внимательно посмотри, кто на рынок ходит, кто там торгует, посмотри.

– Любой процесс имеет издержки, – терпеливо объяснил адвокат, – но нам не нужны миллионеры, как часто повторяет президент, нам нужны миллионы собственников, и необходимо помогать процессу, а