Расскажи мне, как прошла ваша встреча с нашими товарищами. Вспоминали ли меня? Рассказывала ли ты им, что мы поддерживаем связь? Наверняка все это превратилось в обычную дружескую посиделку, как это часто бывало в последнее время.

Знаешь, я должен тебе сказать, что действительно изменился здесь. Нет, конечно, в душе я все тот же, я помню все, что было. Но мне кажется, я начал четче понимать что-то, чего до конца не понимал раньше. Не знаю, поймешь ли ты, но я должен этим с кем-то поделиться.

Еще на гражданке я едва заканчивал университет, я делал это через силу. Я понимал, что не мог просто так выкинуть несколько лет из жизни, я должен был довести это до конца, иначе был бы полным дураком. Другие потом еще обязательно посмеивались бы за спиной – мол, учился-учился, а так и остался без диплома. Но на самом деле мне все это опостылело. Опостылело не потому, что мне было лень учиться – нет! Ты знаешь меня давно, знаешь, каким я бываю активным и любознательным. Но знаешь… Когда я смотрю на наше окружение, на сверстников, на людей вообще, у меня становится так пусто внутри. Мне противно, меня тошнит от их безответственности, от того, что они даже не способны понять, что делают и для чего. Они приходят со своими проблемами, просят о помощи, просят совета. Но на деле они не хотят слушать твои советы, а уж тем более следовать им. Расставаясь, они тут же забывают о тебе. И все это бессмысленно, это просто сброс пара. А ведь ты стараешься им помочь, душу вкладываешь в свои доводы. Но нет, они даже не осознают этого. Они приходят просто потому, что переживают что-то непонятное, и им необходимо поделиться с кем-то. Но в действительности они тебя не слышат… И здесь я все это стал это ощущать еще острее.

Как можно не любить жизнь, не хотеть сделать ее лучше?! Мы не дорожим жизнью по-настоящему. Наша жизнь пуста именно из-за того, что мы умеем жить. И когда каждый вечер я слышу, как рота марширует и снова поет одну и ту же строевую песню, я думаю, что эти ряды так похожи на нашу жизнь: движение по кругу, без конца и начала. Песня когда-то была красивая, но она превратилась в привычку, потеряла свой вкус и цвет.

И так проходит жизнь, и никакого следа мы в ней не оставим. И даже наши посиделки с университетскими товарищами опустели и превратились во что-то обыденное, пошлое. И мне больно от этого.

А теперь я здесь, и, возможно, никто даже не вспоминает обо мне и уж точно не задумывается всерьез, каково мне здесь.

Не знаю, может быть, это я какой-то не такой… Может, я несправедлив к ним? Может, я просто жду от людей слишком многого? Прости, что выплескиваю на тебя все это…

А ведь в жизни есть истинное удовольствие найти собеседника, который тебя понимает. И вот вы вместе горите, страстно обсуждая что-то, как это бывало у нас с тобой. Разве это не прекрасно?

Я часто думаю о нас с тобой. О наших разговорах, спорах, мечтах. Ты всегда была для меня тем человеком, с которым можно было не только говорить, но и слышать друг друга. Это редкость. Настоящая редкость. И я боюсь, что тоже потеряю это ощущение, стану таким, как все.

Хотя, может, все не так плохо, если есть люди, с которыми можно говорить, а главное – слышать. Ты для меня всегда была таким человеком. И когда я думаю об этом, мне становится легче.

Твои письма напоминают мне, что все это не напрасно. Твоя искренность и эти воспоминания – пожалуй, самое ценное, что у меня есть. Пиши, чтобы я знал: ты там, и этот мир не окончательно потерян.

По-прежнему твой,

Филипп.

18 сентября 2014 г.».

В пачке оставалось еще два письма, но Каруззо решил прочесть их на следующий день. Хорошо было бы вздремнуть, назавтра предстояла долгая дорога, а в автобусе как раз нужно будет чем-то себя занять.

Утром перед посадкой в автобусы Филипп спросил у Каруззо, прочел ли тот письма. Каруззо ответил, что дочитает в автобусе, отдаст письма Филиппу и сообщит ему свое мнение.

Как назло, Пронина посадили в другой автобус, и Алексей докучал ему своими веселыми выкрикиваниями, шутками и анекдотами с полчаса, пока они стояли и ждали отправки. А Филипп думал только об одном: что скажет Каруззо о письмах?

Тем временем в соседнем автобусе Каруззо, устроившись в самом конце салона, разложил на вещмешке два оставшихся письма. Одно из них было обычной длины, а другое, видимо, коротким, судя по толщине. Вот что писала А. Н. в очередном письме:

«Филипп,

Вот уже три месяца, как ты уехал. За это время многое поменялось в моей жизни. Я боялась тебе говорить, но более не вправе мучить тебя сомнениями. Наша переписка не может так больше продолжаться. Я чувствую, как ты страдаешь, и чем дальше мы заходим, тем больнее становится.

Я долго откладывала это письмо. Каждый раз, начиная писать, я останавливалась, рвала бумагу и убеждала себя, что еще немного можно подождать. Но теперь я понимаю, что ждать больше нельзя.

Я не была с тобой честна. В своих предыдущих письмах я пыталась поддержать тебя, создать иллюзию, что все как раньше, что я здесь жду тебя с тем же трепетом. Но правда в том, что все изменилось. И каждый раз, когда я писала тебе, мне казалось, что я предаю тебя, предаю наши воспоминания, потому что не могу сказать, что на самом деле чувствую.

Я боялась ранить тебя. Боялась того, что ты подумаешь обо мне. Но теперь я понимаю, что молчание только усугубляет все.

Правда в том, что я не уверена, что мы сможем вернуться к тому, что у нас было. Эти месяцы изменили нас обоих. Ты становишься другим, и я это чувствую даже через твои письма. А я… Я тоже изменилась. И мне больно признавать, что, возможно, наши пути больше