А для Лены?

Сначала Лена думала, что нет, Марина очень и очень плохая. Уже потому, что она есть – ходит, говорит, живёт. И делает это не у себя дома, а у Лены.

Тогда, в первые недели.

Динику было чуть больше года, он не соображал толком. А Лена в свои десять считалась большой и умной. Понимала почти всё, хоть и не могла смириться, простить взрослым, что допустили её потерю. И крепко запомнила слова бабушки Любы о папе: идиот на всю голову ударенный, мог бы и погоревать для приличия, а не тащить в семью беспутную девку. Про девку бабушка выплёвывала, как отраву. Снова и снова. Она это любила – часами накручивала себя, пока не доходила до крика и слёз. И получалось так, что папа – подлец. Только Лене было трудно считать его плохим, чужую тётку гораздо проще.

А Марина просто готовила, стирала, наводила порядок и с разговорами не лезла. Пока Лена не спросила напрямую, не пора ли ей собрать вещи и переехать куда-нибудь отсюда. Марина сказала, что останется. Будет заботиться о них, потому что, помогая другим, помогаешь и себе. Объяснила, что так всем легче, что людям нужно обнять кого-то, когда грустно. А Марине грустно. И Лене, и Динику, и их папе. Никто не должен быть один. И ей, Марине, необходимо быть вместе.

Теперь, в свои шестнадцать, и Лена боялась, что их разлучат. Готова была ехать в любые дали и терпеть хоть сотню сварливых тёток, только бы с Диником и Мариной. Вместе.

О папе она старалась не думать.

Он их не искал, и вообще никто не искал. Пока. Во всяком случае, к Юле с вопросами не приходили и к другим соседям тоже. Юля бы знала, она отслеживала любое событие в их дворе. Не нарочно. Просто первый этаж, окна удачно выходят на дорогу и подъезды, а Юля почти всегда дома. И слышимость в бетонном колодце сами знаете какая. Так что она бы не пропустила людей с удостоверениями.

Юля вообще ничего не пропускала, хоть днём, хоть ночью. И поняла первой, что с папой Лены и Диника что-то не в порядке. «Ноги! Как ни выйду покурить, со страха обмираю: вокруг тьма, а за кустом – белые ноги. Только они, без остального человека. Как в старых страшилках про летающую простыню, понимаешь? Потом доходит, что это его белые штаны, но в первый момент аж сердце обрывается». И ещё: «С чего нормальному человеку по ночам за кустами стоять? Зачем? И ладно бы раз или два, он постоянно там». И: «Ничего я не придумываю. Сама посмотри. Кстати, он на работу уже в шесть утра топает, а спит когда? Он хоть немного спит?»

Марина говорила, что бессонница бывает у всех, и Юля, кстати, со своим интернетом тоже недосыпает. Что такого? И вообще, что за вопросы? Конечно, он спит.

И выглядел он обыкновенно: немногословный, спокойный, надёжный. Другие бы сказали – угрюмый, но разве это плохо? Работал много, это да. Каждый вечер нёс домой то арбуз, то пирог из кулинарии, то ещё что вкусное. Это Юле надо нервы подлечить, чтобы не мерещилось всякое. А у нас всё хорошо. Всё хорошо, ясно? Просто отлично!

– У нас всё хорошо, – сказала Марина тёте Рузе, когда они поднялись на галерею.

– Ну да, – фыркнула та. – Заметно.

– Я извинилась, – Лена надеялась, что тема закрыта, но напрасно. Тётка снова высказалась о её дурном воспитании и добавила:

– Такую и хворостина не исправит. Вертихвостка!

Лена сжала зубы, опустила глаза и прошла в комнату. Там легла на старый пыльный диван, хотела поплакать, но не получалось. «Она меня не любит, – размышляла Лена, сковыривая ногтем штукатурку со стены. – Но она и не обязана. Я ей никто. Диник – другое дело, он маленький, милаха и умеет этим пользоваться. Но я ведь ничего ей не сделала! За что? И этот тоже со своими приветами. Не мог промолчать. А я его знать не знаю!»

Наверняка тётя Руза шпионила сверху и нафантазировала разных гадостей. Некоторые любую мелочь раздуют до размеров смертного греха, особенно если другой человек им не нравится. Ужас какой – парень! поздоровался!

Парень стоял на их крыльце, привалившись спиной к столбику лестницы. Тот самый, из подъезда с драконами. Он ел эскимо и внимательно следил за тем, как Лена с Диником и Мариной идут через двор. Мороженое подтаяло, текло по его руке, капало и пачкало серую футболку крупными белыми кляксами. Неужели он живёт здесь? Или её искал? Только этого не хватало.

«Привет, – сказал парень Лене, когда она с ним поравнялась. – Опять заблудилась?» Лена не ответила, сделала вид, что он не к ней обращается. Зато ответила Марина. Громко и многозначительно: «Здравствуйте». И уже на втором этаже тихонько: «Лена?» А что – Лена? «Ничего не хочешь мне рассказать?» Нет.

Марина не стала мучить Лену долгими расспросами, пошла на разведку к тётке в кухню:

– Тётя Рузанна, а что это за парень? Длинный такой, костлявый, почти лысый?

– Который внизу сейчас был?

– Да.

– Бродит тут… бездельник. Шпана чумаковская.

– А он детей не обидит?

– А на черта ему твои дети? Тоже мне, сокровища.

– Ну мало ли…

И больше не говорили. Звякали посудой. Зашипело что-то, запахло горелым. Лена села у окна и уставилась на вывеску минисупермаркета. Как же здесь рано стемнело и как быстро. А вывеска сияла красным. Правда, не вся, некоторые буквы не работали, и получалась бессмыслица.

Бред. Совсем как у Лены в голове.

Ночью Лена проснулась, будто упала с высоты. Дёрнулась всем телом, распахнула глаза. Воздух, дайте воздуха! Но горло сдавило, не вдохнуть. Как тяжело!

На груди у неё сидел кот – только силуэт, сгусток мрака в синеватом сумраке. Тот кот, хищный серый зверь. Лена поняла это сразу. Он, больше некому.

– Уйди, – простонала она.

Кот сверкнул жёлтыми глазами и зашипел.

Лена снова проснулась.

Верблюд шёл по утоптанной земле под солнцем настолько ярким, что оно выедало цвета и делало всё белёсым. А может, виноват толстый слой пыли на холсте. Верблюд шёл на картине, а картина висела в комнате тёти Рузы.

Лена понимала, что не стоит соваться на запретную территорию. Но искушение было слишком велико. Тётя с Мариной ушли на рынок («Я тут на вас всех должна тяжести таскать? Собирайся, бессовестная, помогать будешь!»), но сначала взяли с детей обещание из квартиры не высовываться и приносить пользу: Диник тянул своё