Луис Бромфильд
ХОРОШАЯ ЖЕНЩИНА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В ДЕБРЯХ
1
Письмо она нашла дома, вернувшись с очередного собрания местного отделения «Женского Христианского Общества Трезвости». Было одиннадцать часов вечера, и письмо это, как самое обыкновенное и ничем не замечательное письмо, лежало в столовой на столе под тусклым светом газового рожка, прикрученного из экономических соображений и едва мерцавшего под абажуром с нарисованными от руки цветами шиповника. Первой ее мыслью было, что письмо, вероятно, пришло с последней почтой, то-есть в четыре часа дня, и поэтому могло бы попасть ей в руки семью часами раньше, если бы эта неряха Эсси во-время его вручила. Но чего можно ожидать, размышляла она, снимая жакет и шляпу, от девчонки, родители которой неизвестны, от девчонки, взятой в дом с какой-то жалкой фермы и «помогающей по хозяйству» за стол, одежду и два доллара карманных денег в месяц? От девчонки, помешанной, к тому же, на кавалерах? Разве подобное существо может понять, как дорожит она письмами от Филиппа? Что знает такая Эсси о чувствах матери к единственному сыну?
Что письмо от Филиппа, это она узнала по круглому, полудетскому почерку и экзотической занзибарской марке (хороший экземпляр для коллекции ее брата Эльмера).
Миссис Даунс приблизилась к столу гордой походкой женщины, исполненной сознания своего достоинства и своего значения в обществе. Это сознание отражалось в линиях ее внушительного бюста, в посадке ее головы, в вызывающем шуршаньи ее поплиновых воланов и рукавов с буфами. Легко можно было заключить, что в юности она была пышной красавицей в стиле Рубенса, менее томной и чувственной, быть-может, чем его Венеры, но с фигурой, явно склонной к полноте. И красота эта в свое время не прошла незамеченной, ибо в те далекие дни за ней увивалась половина достойных и все недостойные женихи города. В минуты упадка духа, столь редкие у особы, обладавшей совершенно исключительным запасом жизненных сил, она находила утешение в таких мыслях: «Во всяком случае, я могла бы стать женой окружного судьи, или директора банка, или даже управляющего заводами». Но на самом деле она не вышла замуж ни за одного из них (собственно говоря, теперь у нее вовсе не было мужа), так как по ошибке, навеки необъяснимой, она предпочла одного из недостойных — самого ветреного, но вместе с тем и самого обольстительного из всех своих поклонников. Ныне, дожив до сорока восьми лет, она пришла к выводу, что так было лучше, что положение, созданное ее собственными усилиями, удовлетворяет ее больше, чем положение вечно опекаемой жены. Воспоминания о былой красоте, давно огрубевшей под влиянием тяжелой борьбы за существование, она выбросила из головы, как нечто совершенно незначительное по сравнению с добродетелями, которыми наделили ее пережитые невзгоды.
Испытываемое ею чувство довольства собою проистекало из многих источников, среди которых не последнее место занимало сознание того, что, когда мистеру Даунсу «заблагорассудилось покинуть ее» (в таких выражениях думала она всегда об этом событии), — он оставил отнюдь не растерянную и убитую горем женщину. С удовлетворением вспоминала она, как невозмутимо она сожгла его записку, в коей он сообщал, что для мужчины немыслимо жить с таким олицетворением всех добродетелей, — и затем так же спокойно объявила друзьям и знакомым, что мистер Даунс уехал по делам в Китай. И, засучив рукава, она храбро принялась за организацию булочной, дабы прокормить себя и двухлетнего сына — единственное воспоминание об исчезнувшем супруге.
Действительно, она даже не обратилась за помощью к своему брату, Эльмеру Ниману, владельцу фабрики водопроводных принадлежностей, хотя тот мог бы легко ей помочь. Она ни за что не хотела дать ему желанную возможность наставительно сказать: «Ведь я предупреждал тебя!», и отлично понимала, что по своей скупости он все равно не уделит ей средств, достаточных для «приличного существования». Таковы были доводы, на которые ссылался ее рассудок. Но действительные причины, в которых она не отдавала себе отчета, были другого порядка: обладая неукротимым духом и неисчерпаемой энергией, она не могла довольствоваться бездеятельной жизнью и хлопотами по хозяйству.
И вот, почти с самого своего основания, булочная стала процветать. Когда же сталелитейные заводы привлекли в город капиталы и толпы новых граждан, она превратилась в «Булочную и кафе Идеал» и, совсем недавно, в «Ресторан Идеал», занимавший весь первый этаж дома на углу Мэпль-стрит и Главной улицы. Теперь миссис Даунс называли в городе не иначе, как «независимой женщиной». Это означало, что она не имеет долгов, владеет собственным домом и ведет процветающее дело.
Все это она создала из ничего, единственно благодаря своей энергии, и, далекая от мысли почить на лаврах, она попрежнему ежедневно посещала кухню, а в полдень и по вечерам, когда торговля шла особенно бойко, восседала у кассы.
Но мистер Даунс, повидимому, считал, что благополучно выпутался из скверной истории, ибо он так и не вернулся. И когда прошел год, в течение коего его супруга постоянно рассказывала о его письмах и деяниях в Китае, — она отправилась в мрачный мавзолей, служивший обиталищем ее брату, и сообщила последнему, что вот уже несколько месяцев она не имеет писем от мужа и боится, как бы с ним чего не случилось на Востоке. И Эльмер Ниман, преисполненный надежды, что его зять, к которому он относился в высшей степени отрицательно и с которым он не разговаривал, сложил, наконец, свою буйную голову в этом злополучном краю, — передал дело в руки властей. Воспоследовавшие розыски не обнаружили никаких следов исчезнувшего мистера Даунса — загадочный факт, объяснимый, быть-может, для Эммы лишь тем обстоятельством, что он никогда не бывал в Китае и не писал ей оттуда писем.
В положенный срок миссис Даунс облачилась в траур, и память о неверном супруге, погибшем, очевидно, от рук манчжурских бандитов, подернулась романтической дымкой. Она стала называть его не иначе, как «бедным мистером Даунсом» или «моим бедным мужем», а в разговоре с друзьями — «бедным Джэзоном». Она намекала на его вечную жажду приключений, с которой она никак не могла справиться и которая всегда наполняла ее сердце тяжелыми предчувствиями. И ныне, двадцать четыре года спустя, она сама уверилась в том, что кости «бедного Джэзона» давно развеялись в прах среда песков пустыни Гоби. (Ее познания в географии были довольно поверхностны, так что бренным останкам супруга приходилось носиться почти
