Серегин говорил не громко, но очень убедительно, Муслим несколько раз приоткрывал рот, хотел, казалось, что-то сказать, но так ничего и не сказал.

А Серегин продолжал:

— У нас в стране народы не разделяются на передовые и отсталые, на кочевые и оседлые. Пора казахам идти на завод. Вот вы, товарищ Мусин, боитесь даже слово «казах» произнести. Как бы вас не обвинили в национализме...

Муслим слушал и горестно думал: ну, понес! Сел на своего любимого конька. Теперь уж его ничем не остановишь. Вот демагог! Ладно, говори, говори! Твое слово не камень, оно не убьет и не потопит. Вот что Базаров скажет? Он человек вялый, язык у него подвешен не особенно ловко. Как бы он не повернулся в другую сторону. Забыл, сукин сын, старое добро. Когда его сняли с работы, я взял его в свою канцелярию управляющим! Забыл, все забыл!

— Городской комитет,— сказал Базаров,— в курсе всего, что сегодня говорил главный инженер. Тогда мы не вмешивались в это дело об инженере Сагатовой просто потому, что считали неудобным подменять руководство завода. Это все-таки вопрос внутренний — так думали мы. Вероятно, это было нашей ошибкой. Во всяком случае, сейчас вмешаться придется. Товарищ Мусин, что такое вы здесь говорили об Аскаре Сагатове? Я ушам своим не поверил. Аскар Сагатов — настоящий советский человек, коммунист. То, что он перенес и плен, и лагерь и вышел из всех этих испытаний таким же коммунистом, каким был, и является подтверждением его моральной стойкости.

— Не слишком-то ручайтесь! — крикнул Муслим.

— Ну, почему же не ручаться? Я ручаюсь! — ответил Базаров.— А вот вы-то... Ну, ладно! Товарищ секретарь обкома сам все скажет! Мы же у него в кабинете.

Муслим сидел как в чаду. У него ухало в висках, горело лицо. Вдруг что-то сильно заломило в груди. Неужели опять сердце? Неужели он впрямь потерпел поражение? Теперь все зависит от секретаря обкома,

Саркисов встал из-за стола и долго молчал.

— Товарищи,— сказал он каким-то совершенно новым, резким, жестким голосом,— вот здесь высказывали разные мнения насчет причин разлада руководства на заводе. Все это мы выслушали, зафиксировали и будем обсуждать на бюро обкома. Тогда и будет вынесено окончательное решение. А сейчас мне хочется только сделать некоторые предварительные замечания. Товарищ директор, вы правы, когда говорите, что технике сейчас принадлежит главенствующуя роль. Правильно, передовая техника нам нужна как воздух! Но дело, ко

вечно, не в одной технике, дело еще в людях; и то, что вы занялись воспитанием национальных кадров, говорит о вашей незаурядной политической чуткости. Поэтому желаю вам всего хорошего. Идите по этой дороге, и тех, кто вам будет мешать, бейте прямо наотмашь. А вы,—он посмотрел на Базарова.—Вы слабо руководите, товарищ Базаров, половинчато, безынициативно. И плохо, что свои ошибки вы признаете только тут. Вот об этом вам и надо будет подумать в дальнейшем. А мы тоже прочтем стенограмму и подумаем, тогда и решим. Ну, а пока до свидания!

Саркисов резко отодвинул стул и встал, за ним встали и все остальные. Муслим подошел к Саркисову. Они стояли друг перед другом.

— Адам Григорьевич! — сказал Мусин.— Вы не дали мне слова для ответа, поэтому создалось такое впечатление, что я...

— Эх! — Саркисов махнул рукой.— Это у меня создалось о вас было впечатление, это я проглядел вас!

Вечерело. Мягко сияло заходящее солнце. Муслим и сам не заметил, как шофер его домчал до Темиртау. Всю дорогу он хмурился, вспоминая подробности совещания.

«Не такое у меня было впечатление о вас»,— сказал Саркисов. А какое же, дорогой? Такое, что любой юнец может наступить на горло Муслима, а он будет лежать под ним на земле и улыбаться. Если такое, то ты и правда ошибся. Муслим совсем не такой. Вот увидишь. Есть еще Алма-Ата, есть еще Москва... Есть ЦК партии. Посмотрим, как там поглядят на все...

Не доехав до своего дома, Муслим отправил машину, а сам пошел пешком. Ему надо было успокоиться. А то придет красный, возбужденный, с прерывистым дыханием, дрожащими руками, и Айша сразу обратит внимание. Начнет спрашивать, что случилось. Разве опять на сердце свалить? Давай! Вали! Сердце все выдержит! Тут он заметил, что кто-то сходит с крыльца его квартиры и идет к нему навстречу. Кто такой? Игламбек? Нет, как будто непохож. Игламбек выше и стройней. Впрочем, может быть, и он. Слух о заседании в обкоме успел уже разлететься по всему заводу, и люди, конечно, забеспокоились. Ведь если инженеры стоят за Каира, то

рабочие, вот вроде этого Игламбека, конечно, верят только Муслиму. Они знают, кто такой Муслим. И вдруг он чуть было не закричал — к нему шел Аскар Сагатов, каторжник. Сагатов, мысль о котором не давала Муслиму покоя все последние недели. Ах ты сволочь! Ведь в чем душа у тебя держится, а ты все кусаешься.

Муслим думал проскользнуть незаметно, но поздно, каторжник направлялся прямо к нему. Ну, что же...

— Здравствуй, товарищ Сагатов! Добрый вечер! — говорил Муслим громко и весело. Он протянул Аскару руку, но тот слегка отступил, и рука Муслима осталась висеть в воздухе.— Хотел зайти к тебе,— продолжал Муслим тем же тоном,— да все времени нет! Қиплю как в котле. Да тебе, наверно, Айша рассказывала.

— Да, кое-что рассказывала,— ответил Аскар.— Говорила, как ты был рад моему возвращению и чего мне желал.

Муслим засмеялся.

— Да, да, желал! Желал тебе всего самого хорошего. Друг ты мой! Что прошло, то кануло в вечность. Это как дождь — налетит, прошумит, и опять небо чистое и ясное.

— Да,— усмехнулся Аскар,— пятнадцать лет хлестали меня эти ливни, пятнадцать лет над тобой сияло солнышко! Что ж, сухой мокрого не понимает!

Муслим покачал головой.

— Вижу, что ты все сердишься! — сокрушенно сказал Муслим.— А