Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 131
таковы в своих глазах, по своим правилам, но каковы же эти правила!
Примечательная эпитафия (Письмо редактору «Московских Ведомостей»)
«На днях случилось мне быть в Петербурге по одному печальному для меня обстоятельству: требовалось заказать памятник на могилу близкого, – очень близкого для меня существа. Указали мне на одного монументального мастера Баранова, живущего на Васильевском острове, по Камской улице, в доме № 7. У этого мастера, другим, как и я, осиротелым отцом, заказан памятник с надписью, которая не сомневаюсь, потрясет глубоко сердце каждого, как потрясла она меня… памятник, – простой камень – заказан Псковским помещиком, Семеном Егоровичем Лавровым, для общей могилы погибших от самоубийства дочерей его: Прасковьи Семеновны Гончаровой, не перенесшей смерти любимого ей Жохова, убитого на дуэли господином Утиным, и Александры Семеновны Лавровой, лишившей себя жизни вслед за неудавшейся попыткой отмстить Утину за смерть любимой сестры. А надпись привожу в точности:
Прасковья Гончарова 22 лет
Александра Лаврова 19 лет
Окончили свое существование в 1872 и 1873 гг.
Две жертвы
Безобразной школы нигилизма.
Сам отец
В неведении своем предал их
Этой школе.
Боже милосердый!
Прости и возлюби их!
Не поставь им в вину
Грех предавшего их!
Боже, прости несчастному
Безпечность его!
Великий Боже, прости
Вовлекших их на преступление
И заблуждение!»
Прекрасная, христианская молитва, в которой от души присоединится всякий богомыслящий Русский человек».
Система Дарвина
Знав Дарвина только по выводам его исследований и по некоторым отзывам, выпискам наших журналистов, я начал читать его с сильным предубеждением, – чтоб не сказать со злобой, с ненавистью: меня возмутили в особенности бессовестные объявления спекулянтов-писателей вдруг о трех переводах его сочинения, в которых для зазыва покупателей читателей провозглашалось с торжеством во всеуслышание, что в этой-де книге доказывается происхождение человека не от обезьяны, а от четвероногого зверя, покрытого волосами, с клыками и хвостом и проч.
Сознавшись в своем предубеждении, отдам теперь отчет о впечатлении, произведенном во мне книгой, а потом о самой книге.
Дарвин представился мне самым скромным ученым, человеком, ищущим истины искренно.
Многообразные сведения его о естественной истории изумительны; зоркой наблюдательностью, способностью припоминать, обобщать наблюдения, иметь всю природу, как бы на ладони у себя, едва ли кто из натуралистов обладал в такой степени! Но он – систематик, и, подобно всем систематикам, или гораздо более, соразмерно массе своих сведений, множеству им проверенных, несомненных для него заключений, он натягивает, подбирает и привлекает уже все в свою систему, видит везде ее подтверждение, и наконец нисколько не думает о тех заключениях, которые должна сделать из нее неумытная логика, о тех последствиях, которые произведут ее злоупотребления.
Я уверен, что Дарвин есть самый благочестивый человек, и лучше многих яснее, созерцая премудрость творения, преклоняется перед ней, и перед ее «превосходным, таинственным повелителем», точно как соотечественник его Ньютон снимал шляпу, произнося имя Божие.
Я уверен, что он не только благочестивый человек, но и ревностный протестант, соблюдает свято все обряды своего вероисповедания, чтит воскресения, приобщается Святых Таин вдвоем или втроем. Его исследования, его наука, сами по себе, а жизнь, а он – сам по себе[117].
Я уверен, что между внимательными читателями Дарвина найдутся многие, которых поразят не выводы его, не сумма, а посылки, а слагаемые, и эти читатели, видя воочию раскрываемые пред ними законы природы, почувствуют живо тот страх Божий, который почитается началом премудрости.
Смею даже думать, что если б Дарвин изменил точку, с которой теперь смотрит на природу, и взглянул бы на нее с другой стороны, то все предметы его исследований представились бы ему, может быть, иначе, и из Птолемея он сделался как бы Коперником, или Птолемеем из Коперника. Не оптическому ли обману великий ученый теперь подвергается со многими из своих последователей?
* * *
По Моисею сотворено все Богом; по Дарвину произошло все постепенно, внутренней собственной силой, – а сила-то что такое? Откуда она взялась, и где пребывает?
Заменяя средний глагол «происходить» действительным «творить», и не принимая в расчет времени, которым Дарвин распоряжается ad libitum, из его сочинения можно почерпнуть многое для комментария на Моисееву книгу Бытия.
Так и ученым противникам своим Дарвин принесет верно много пользы, как они приносят ему[118].
Не говорю о том, в какой степени обогащается наука о природе сравнительное естествоведение, обширными разнообразными наблюдениями и открытиями Дарвина.
Почему же, спросят, я был так смущен объявлением или распространением книги Дарвиновой вдруг в трех переводах? Да потому, что большинство русских читателей, особенно праздная, не учащаяся молодежь, журнальная сволочь, не будет читать ее, а удовольствуется только последней страницей, или даже одним газетным объявлением, и не ищущая быть впереди по пути прогресса, приложить ее, пожалуй, к жизни непосредственно, оправдывая самые нелепые выходки.
А кто прочтет книгу Дарвина со вниманием и беспристрастием, за того я спокоен: наука, тщательно и искренно изучаемая, вреда принести не может, и всякое чистое стремление к ней вознаграждается, рано или поздно, так или иначе, и приносит благие плоды.
* * *
Обращаясь к самому сочинению Дарвина, предупреждаю опять моих читателей, что я профан, дилетант, и, проработав во всю свою жизнь совершенно в другой области, не имею уже ни времени, ни сил, изучать новую систему обстоятельно, а сужу здесь с первого, так сказать, взгляда, руководствуясь только здравым смыслом, поскольку он здрав у меня, и, следовательно, могу легко ошибиться; за то и не требую доверенности, принадлежащей авторитетам.
Систему Дарвина можно выразить в двух словах:
Постепенность развития.
«Человек, – говорит он, в заключение последнего своего сочинения, – произошел от четвероногого, покрытого волосами, снабженного хвостом и остроконечными ушами, который, по всем вероятностям, жил на деревьях и был обитателем Старого света»[119].
Чтобы объяснить, какую постепенность происхождения предполагает Дарвин, мы приведем следующие слова его: «в ряду форм, незаметно переходящих одна в другую, от какого-либо обезьянообразного существа до человека в его современном состоянии, было бы невозможно указать, которой именно из этих форм следует впервые дать наименование человека[120].
Вот какую страшную постепенность между животным и человеком предполагает Дарвин!
Приведем его рассуждение назад: Если совершеннейшее существо в мире, человек, так неприметно начинается в царстве животных, что трудно отделить, отличить его от предыдущих существ, так неприметно начинается, что невозможно определить срединное существо, человек ли уже оно или еще обезьяна, то ведь
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 131
