— Но как это получилось? Ты пытался с ним договориться, а потом поколотил?

— Нет, этого я не люблю. Я просто с ним побеседовал, вот, как с тобой. И объяснил, что для него же будет лучше, если он оставит тебя в покое.

— О, но ты не давал ему денег, надеюсь?

— Нет, мой милый. Этот путь ты ведь уже испробовал.

Он повернулся и ушел, хотя мне очень хотелось его расспросить обо всем. Но я стоял, охваченный старым знакомым чувством, в котором смешивались странным образом благодарность и робость, восхищение и страх, симпатия и какое-то внутреннее сопротивление.

Я решил, что скоро мне надо опять увидеться с ним и поговорить о многом, особенно об истории с Каином.

Но этого не произошло.

Благодарность — не та добродетель, в которую стоит верить. Ожидать же ее от ребенка, мне кажется, вообще несправедливо. Поэтому меня не очень удивляет моя собственная совершенная неблагодарность по отношению к Максу Демиану. Я и сегодня уверен в том, что на всю жизнь остался бы больным и испорченным, если бы он не вырвал меня из когтей Кромера. Это освобождение я и тогда уже воспринимал как наиболее значительное событие моей юной жизни, но образ самого освободителя, совершившего это чудо, словно отошел в сторону.

Неблагодарность, как я уже сказал, меня не удивляет. Куда более странным представляется мне то полное отсутствие любопытства, которое я продемонстрировал тогда. Как случилось, что хоть один день я мог прожить спокойно, не стремясь проникнуть в тайны, с которыми соприкоснулся благодаря Демиану? Как мог я удержаться от страстного желания больше узнать о Каине, о Кромере, о чтении мыслей другого человека?

Почти непостижимо, но это так. Я вдруг увидел, что свободен от дьявольских сетей, вокруг меня снова светлый и радостный мир, меня больше не мучают приступы страха и удушающего сердцебиения. Заколдованный круг разрушен, я перестал быть проклятым и отверженным, а снова превратился в обыкновенного мальчика, обычного школьника. Моя натура стремилась к тому, чтобы как можно скорее вновь обрести спокойствие и равновесие, отодвинуть и забыть все безобразное и угрожающее. На удивление быстро вся длинная история моих грехов и страхов стерлась из памяти, не оставив ни шрамов, ни царапин.

Столь же быстро умудрился я забыть и своего спасителя. Сегодня я могу это объяснить. Из страданий, из страшного рабства у Кромера я всеми силами своей истерзанной души рвался назад, туда, где раньше я был счастлив и благостен, в утраченный рай, который вновь передо мной раскрылся, в светлый мир родителей, к сестрам, в атмосферу чистоты и богоугодности Авеля.

В тот самый день, когда после короткого разговора с Демианом я окончательно понял, что вновь обрел свободу и совершенно избавился от страхов, я сделал то, о чем давно и страстно мечтал, — я исповедовался. Пошел к матери, показал ей копилку со сломанным замком, которая вместо денег была наполнена фишками, и рассказал, как долгое время по собственной вине я был жертвой злобного мучителя. Она не все поняла, но увидела копилку, мой изменившийся взгляд, услышала мой изменившийся голос. Теперь она знала, что я выздоровел и вновь возвратился к ней.

Я был счастлив, празднуя торжество своего возвращения, возвращения блудного сына. Мать повела меня к отцу, был повторен рассказ; вопросы, возгласы удивления, меня гладили по голове, после многих недель напряжения родители смогли наконец перевести дух. Все было прекрасно, как в сказке, наступила разрядка, воцарилась гармония.

Этой гармонией я наслаждался со страстью. Я никак не мог насытиться ощущением мира в доме, вновь возвращенного мне доверия родителей, я превратился в образцового домашнего ребенка; больше, чем когда-либо, играл с сестрами, во время молитвы пел милые старые псалмы, чувствуя себя обращенным и спасенным. И это было от души, без всякой фальши.

Но все же что-то было не так! Был некий момент, связанный с моей забывчивостью по отношению к Демиану. Ведь в первую очередь я должен был бы исповедоваться ему. Эта исповедь была бы не столь эффектной и сентиментальной, зато гораздо более полезной для меня. Сейчас изо всех сил я цеплялся за мой прежний райский мир, в который был возвращен и милостиво принят им. Демиан не имел отношения к этому миру и совсем не вписывался в него. Но ведь и он (правда, не так, как Кромер), он тоже был искусителем, напоминающим о другом, злом, плохом мире, о котором я больше ничего не хотел знать. Я не хотел и не мог сейчас отказаться от Авеля и славить Каина, — сейчас, когда я сам снова превратился в Авеля.

Так дело выглядело внешне. Про себя я знал: освободиться от Кромера, вырваться из когтей дьявола мне помогла не собственная сила, это был не мой успех. Я сделал попытку пойти по тропинкам жизни, но они оказались слишком скользкими для меня. И когда поддержка дружеской руки меня спасла, я не оглядываясь бросился в объятия матери, под защиту своего спокойного, благополучного детства. Я вновь намеренно стал маленьким, зависимым ребенком. Зависимость от Кромера я постарался заменить другой, чтобы не остаться одному. Слепое сердце выбрало зависимость от отца и матери, от старого любимого «светлого мира», а ведь я уже знал, что есть на свете, и другое. Если бы я не сделал этот выбор, я остался бы с Демианом, доверился бы ему. То, что этого не произошло, казалось мне тогда естественным недоверием к необычным мыслям Демиана, а на самом деле это был обыкновенный страх. Потому что Демиан потребовал бы большего, чем ждали от меня родители, гораздо большего: увещеваниями и предостережениями, иронией и насмешкой он стал бы побуждать меня к самостоятельности. Ах, сегодня я хорошо это знаю, — ничто в мире так не мучительно для человека, как необходимость идти дорогой, ведущей к самому себе!

И все же я не устоял перед соблазном и спустя полгода, гуляя с отцом, спросил его, как понять тех людей, которые Каина предпочитают Авелю?

Он очень удивился и объяснил мне, что это не новая мысль. Такой взгляд существовал уже в первую христианскую эпоху в различных сектах, одна из которых так и называлась — «Каиниты». Но, конечно, эти сумасшедшие идеи есть не что иное, как попытка дьявола разрушить нашу веру. Потому что, если считать, что прав Каин, а не Авель, то из этого следует, что Господь ошибался, что библейский Бог не есть единственный и подлинный, что в нем возможно усомниться. Каиниты в самом деле распространяли