Провожая меня к выходу, Колин Стрит сказал:
- Пожалуй, вы стоите больше, чем три фунта десять шиллингов в неделю. Потребуйте-ка семь фунтов...
На следующее утро я отправился к редактору Эдварду Рэмкину и получил свои семь фунтов; впрочем, он долго колебался, прежде чем согласиться на это.
- И все-таки я сомневаюсь, стоят ли ваши статьи таких денег, - угрюмо заметил он. - Я плачу деньги в зависимости от того, какую ценность статьи представляют для моего журнала; и тут мнение автора ни при чем. Я не допущу, чтобы мне навязывали свое мнение и диктовали, что ценно и что нет. Говорю это вам, чтоб вы не вздумали снова обращаться ко мне с просьбами о прибавке. Будь вы столь же благоразумны, как Колин Стрит, я был бы спокойнее за ваше будущее в моем журнале.
Слушая его, я испытывал странное чувство нереальности. Эдвард Рэмкин, Колин Стрит, я сам... Все мы были только марионетками, хотя и воображали себя независимыми, свободными людьми.
Мы все притворялись, все видели друг в друге врага, все были жертвами истории, которой сами же помогали повторяться. Освободиться, стать настоящими людьми мы могли, лишь избавившись от чего-то, что унижало каждого из нас.
И мне вдруг представилось, как я ползаю на коленях, бок о бок с другими, себе подобными, - ползаю, собирая монеты в комнате, за дверью которой слышится детский плач...
Любой ценой я должен вырваться из этой мрачной комнаты. Прочь отсюда, прочь!
