Когда я вхожу в офис, многие смотрят на меня с удивлением. Я появилась в середине дня, хотя должна быть в Лос-Анджелесе. Сияя от счастья, я обхожу помещение, поднимаю вверх большой палец, глядя на своего туалетного близнеца Ника, и радостно шагаю к своему столу. Мне нужно изъять миссис Бобриху. Через несколько секунд ко мне стремительно подбегает Урсула.

— Ты еще должна быть в отпуске, — обвинительным тоном говорит она. — Мы в последнюю минуту договорились о том, чтобы прикрыть тебя, а это большие затраты. А теперь ты являешься и ждешь, что все будут рады увидеть тебя? Дерек собирается серьезно поговорить с тобой, юная леди.

Она ждет, что я отвечу, извинюсь, а я с безмятежной улыбкой на лице разворачиваясь к ней.

— ОТВАЛИ, ДЖЕККИ, — кричу я как можно громче.

Все в изумлении умолкают, а потом начинают хихикать, а некоторые даже аплодируют.

От удивления Урсула открывает рот, а я направляюсь в кабинет Дерека, держа в одной руке заявление, а в другой — миссис Бобриху.

Вернувшись домой к папе и сидя в гостиной, я с наслаждением вспоминаю о том, как прошел день. Работа мечты в кармане, а также кое-какое воздаяние напоследок. В конце нашего разговора Дерек был очень любезен. Он сказал, что ему жаль отпускать меня, но он рад, что я стремлюсь к большему. На самом деле он поперхнулся, говоря, что «всегда знал, какая я талантливая». А потом обнял меня потными руками, а я постаралась, чтобы меня не стошнило.

Милли, сидя рядом со мной на диване, нетерпеливо хлопает меня по руке.

— Будь внимательнее, ты пропустишь шоу, — говорит она, хотя пока идут только титры. — У Райана и Мариссы сейчас тяжелые времена, — объясняет она и добавляет: — Мамочка сказала тебе? Я собираюсь выйти замуж за Сета.

— Класс, — говорю я. — Я тоже.

Она искоса смотрит на меня.

— Мы обе можем выйти за него замуж? — с любопытством спрашивает она.

— Конечно, — пожимаю я плечами. — Почему бы и нет? Ты можешь делать все, что захочешь. Лишь бы ты была счастлива.

Ее лицо сияет.

— Тогда можно мне съесть шоколадный батончик?

Я со смехом встаю.

— Можно. Мне придется пойти в магазин и купить их.

Она кивает, уже забыв о моем присутствии, мгновенно поглощенная 14-дюймовым экраном папиного телевизора, где Райан мучается как от отчаяния, так и от ревности. Мне не нужно смотреть на экран, чтобы понять, в каком он сейчас состоянии, но я все равно смотрю, всего минутку. Это серия как раз после смерти Джонни[87]. Меня захлестывает волна ностальгии. Мы с Софи были в таком бешенстве из-за этого сюжета, что всегда в знак протеста останавливали фильм. Мы организовали кампанию в школе за то, чтобы (каким-то образом) воскресить Джонни, и написали много безграмотных писем на Fox TV, требуя возмездия. Я начинаю перебирать про себя долгие годы дружбы, вдохновленные этим шоу.

Точно. Пора.

Я должна поехать к Софи.

Папа настаивает, предлагая отвезти меня, и, когда мы уже готовы, прибегают Джен и Милли и забираются на заднее сиденье.

— Почему вы здесь? — спрашиваю я в отчаянии, но с облегчением вздыхаю оттого, что Джен не выгоняет меня с переднего сиденья, как всегда делала в детстве.

— Потому что нам скучно, — говорит Джен. — Что нам делать, досматривать пропущенные серии Обратного отсчета[88]?

— Ладно, хорошо, когда я пойду к Софи, вы все подождете меня в машине, — решительно говорю я, спеша сменить тему. — Мне действительно нужно поговорить с ней с глазу на глаз.

Папа включает зажигание, а Джен открывает дверь.

— Подожди, папа, мы с Элли поменяемся местами.

Проклятие.

Когда мы подъезжаем к дому Софи, я храбро делаю глубокий вдох и нащупываю ручку дверцы.

А потом продолжаю сидеть в машине.

— Ты пойдешь? — с легким осуждением в голосе говорит сидящая рядом со мной Милли.

— Иду, — говорю я, хватаясь за ручку, и все равно не двигаюсь.

— Неужто я заблокировал ребенка? — говорит папа, отстегивая ремень. Я не могу допустить, чтобы он вышел, он начнет разглядывать входную дверь Софи и рассуждать о структурной целостности, хотя даже не знает, что это такое.

— Нет, нет, все прекрасно, я иду, я выхожу, — говорю я, неуклюже выбираясь из машины и глядя снизу вверх на дом Софи. Я была в этом доме тысячу раз, но сейчас он кажется мне до странности чужим и холодным.

Я медленно иду к парадной двери. Даже не знаю, дома ли Софи, возможно, нет. Нужно было позвонить или написать SMS, но, не знаю, я подумала, что так будет не столь драматично. Не как в фильмах и книгах. И мне показалось, что не к месту писать SMS после столь долгого молчания.

Обернувшись, я бросаю взгляд на машину. Джен с папой пререкаются из-за радио, а Милли, сидя на заднем сиденье, прижалась лицом к стеклу. Она поднимает вверх большой палец, что, видимо, означает ободрение, но я подозреваю, что не без сарказма.

Сделав еще один глубокий вдох, я звоню в дверь.

Ничего не происходит.

Я опять звоню.

По-прежнему ничего. В доме темно. Софи нет дома.

Дерьмо собачье, что за ерунда.

Я так разочарована. Когда я возвращаюсь назад, у меня от досады урчит в животе. Я медленно и печально бреду к машине и, взявшись за ручку, слышу:

— Элли?

Я тотчас разворачиваюсь и смотрю вверх. Это Софи. Высунувшись из окна над лестницей, она часто моргает от удивления.

— Элли? — повторяет она, словно не уверена, что это я. Я с открытым ртом разглядываю ее снизу. Она исчезает, и через минуту входная дверь открывается.

Она выглядит бледной и усталой — еще более усталой, чем в мой последний визит, — и по ее лицу я не могу понять, рада ли она мне. Не могу понять, что она думает о моем внезапном появлении. Прошло почти две недели после нашего разговора, а кажется, что намного больше. Она молча открывает дверь и жестом приглашает меня в гостиную. На место преступления.

Все выглядит так же, как прежде, и я думаю: как жаль, что жизнь продолжается и мир не рушится даже тогда, когда все так плохо.

Секунду мы стоим друг напротив друга, Софи, словно защищаясь, скрестила руки. Нужно сейчас что-то сказать, иначе момент будет упущен, и между нами навсегда останется гигантская бездна. Сейчас. Начать говорить сейчас. НАЧИНАЙ ГОВОРИТЬ, ЭЛИНОР.

— Я… — начинаю я. А потом, как дура, как слабоумный ребенок — вдруг начинаю плакать. — Мне так жаль, Софи. Мне очень, очень жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. Все, что я говорила, — несерьезно. Я такая дура, я такая ужасная, и ты не обязана прощать меня, но прости меня, потому что ты должна простить меня. Пожалуйста, прости меня. Просто я вместе с Милли смотрела Одинокие сердца, мы не можем допустить этого, Софи, завтра ты можешь погибнуть в автокатастрофе, как Марисса, и я должна получить разрешение прийти на твои похороны. Прости, что я плачу, я плачу не для того, чтобы ты посочувствовала мне. Это совсем не то, это все из-за того, что я — безнадежная неудачница. Мне очень жаль.

Я подношу руки к лицу, пытаясь удержать слезы, но не перестаю говорить.

— Все, что ты говорила обо мне, — правда. Я — неудачница, и ты права, я боюсь попробовать что-то новое. Ты права, что я всегда спасаюсь бегством. Я убежала отсюда в Лос-Анджелес, представляешь? Я полностью исчерпала лимит своей карты «Barclaycard»[89]. Но теперь я вернулась и не хочу бегать от тебя, потому что ты — моя лучшая подруга, ты всегда была ею, и мне не верится, что я разрушила нашу дружбу. Прошу тебя, скажи, что я не разрушила ее. Прошу тебя, скажи, что ты по-прежнему моя лучшая подруга. Я сделаю все, что угодно, Софи. Я сделаю за тебя всю работу, прямо сейчас уберусь в доме и буду каждый день приходить сюда после работы и убираться в твоем чертовом доме. Если ты скажешь, что прощаешь меня, я сделаю все, что угодно.