Смотри на всё, как прежде, трезвым взглядом,

а я продолжу быть себе верна.

Уснуть в эту ночь Лилье удалось не сразу. Какой уж тут сон, если и радость через край, и волнение с нотками тревожности, и всякие разные вопросы в голову лезут…

Неужто я тревожусь о грядущем?

Неужто мне не ясно, что и впредь

кому-то быть пустым, другим — имущим,

кому-то петь, кому-то полететь…

И буду я, по-своему, но буду,

настолько, сколько мне достанет быть.

Но хочется любви, весны и чуда…

Ну вот, призналась… С этим можно жить.

… Своего «дважды каменного» daddy Лилья, плывущая в плотном потоке пассажиров с перламутрово-розовым чемоданом на четырёх колёсиках, узнала ещё издалека. Самые разные чувства с сильным привкусом противоречивости раздирали её на части, однако объятия Петура Стейнна оказались каменно-крепкими и тёплыми.

— Daddy…

— Dóttir…

Это всё, на что они вербально сподобились в первые секунды. Оба не могли найти тех самых подходящих слов, которые им хотелось сказать друг другу.

Слова потерялись, сама я пропала,

лишь толика мысли на грани сознанья

ждала, не тревожа, едва лишь мерцала.

Вот… правда… Летели в сторонке мгновенья.

Лилье очень хотелось заплакать, но она сдерживала себя, пока не увидела, что глаза мужчины, стоящего напротив, блестят от солёной влаги. Тогда оба улыбнулись сквозь слёзы, и daddy, забрав у Лильи чемодан, повёл dóttir к своей машине.

По дороге в столицу они говорили обо всём и ни о чём, главный разговор состоялся уже дома — daddy жил недалеко от центра в небольшой, но уютной двухкомнатной квартире с просторной кухней-гостиной.

Пока Лилья принимала душ после дороги, daddy суетился на кухне — разогрел тушёную в сливках треску с картофелем, достал из холодильника салат из краснокочанной капусты, нарезал тёмный пористый хлеб. Вкусная домашняя еда растрогала Лилью, которая чуть не забыла про традиционный эстонский презент — бутылку Vana Tallinn, которая, к счастью, успешно выдержала два перелёта в багаже. Ликёр добавили в кофе.

Уют домашний и близкий,

хотя ещё незнакомый.

На стёклах тонкие блики,

картинки — памяти сколы.

Улыбка, слово и чувство…

Так помнить память искусна.

За ужином и начался самый важный разговор.

… Daddy встретил маму Лильи случайно. На работе. Диана была houskeeping manager — руководила хозяйственной службой на круизном лайнере. Случилось так, что на корабле ещё перед заходом в Рейкьявик из строя вышла одна из стиральных машин в основной прачечной. Нужного запасного блока на судне не оказалось, и для ремонта вызвали сервисного инженера из местной компании.

После устранения неполадки Диана пришла, чтобы принять работу и подписать акт приёмки, а потом пригласила местного специалиста в столовую для административного персонала — ведь он долго работал и проголодался. Диана и daddy приглянулись друг другу с первого взгляда — оба были молоды, свободны и «чертовски привлекательны». Диана отличалась непривычной для Северной Европы красотой, а daddy сочинял стихи и пытался переводить их на английский — хоть и коряво, зато искренне.

Тут вспомнила, хоть и не сказала,

как в юности сама слагала

на иностранном языке

стихи,

в словах удачных не везде,

иные мысли выражала.

Тогда ещё я их писала…

Но я об этом промолчала.

Узнав, что лайнер будет стоять в Рейкьявике два дня, и Диана в этот вечер может сойти на берег, daddy пригласил её на свидание в уютный бар недалеко от порта. Там они и встретились снова. А ближе к полуночи, вдоволь наговорившись и почувствовав непреодолимую тягу к более близкому общению, перекочевали на съёмную квартиру daddy. Вот тогда-то, ранним солнечным утром, разделившим их навсегда, он и подарил Диане ту самую книжку, которую Лилья нашла в жестяной коробке из-под печенья…

… Уже взрослой Лилье мама рассказала, что ночь с практически незнакомым парнем явилась для неё из ряда вон выходящим событием. После предательства своего первого и единственного любимого человека мама была строга с мужчинами, но в тот вечер почему-то уступила синеглазому исландцу (ведь не бывает правил без исключений). А когда выяснилось, что эта ночь не прошла для неё бесследно, мама решила родить ребёнка «для себя» — ведь уже слегка за тридцать, а замужество так и не состоялось. Ей требовался смысл в жизни. Мамин отец принял решение дочери стоически, и внучку сразу полюбил. Имя Лиля, данное девочке, ему тоже понравилось…

Он был суров, но вот не с нею,

он с ней был добр, хоть молчалив.

О нём, красиво не умея,

она сказала, чуть краснея,

свой самый первый детский стих…

Что память сберегла до сих?

Слов не осталось, лишь сам миг.

… Daddy сожалеет, что мама Лильи не сообщила ему о своей беременности. Эту яркую женщину он забыть не смог. Даже когда через несколько лет создал семью, и у него родился сын. Где его семья? Свавы и Рунара больше нет. Стихия, несчастный случай. В Исландии не только вулканические извержения опасны. Во время Рождественских каникул жена и сын поехали на юг навестить родственников. По дороге произошло землетрясение, и их машина оказалась погребённой под оползнем и лавиной одновременно. Это случилось пять зим назад. С тех пор daddy живёт один…

И зимним вечером проникнуто

всё было горечью, но вот

душа и сердце опрокинуто —

вершат в уме переворот.

Ничто не скрасит одиночество,

когда, по сути, никого.

Осколков жизни — мелко крошево,

но стало цело, приросло.

Разговор затянулся далеко за полночь, но daddy сказал, что дежурит сутки через трое и ещё два дня будет отдыхать. Так что завтра оба смогут выспаться. Лилья будет жить в «детской». Она устала с дороги, ей давно пора спать, поговорить они ещё успеют.

Лилья уснула почти сразу, как только её щека коснулась подушки. А под утро ей приснился сон: молодой совершенно незнакомый светловолосый мужчина держит её за руку, они идут по заснеженному полю, а небо позади почему-то наливается красным.

2.2. Храннар. Чтобы не свихнуться

Если всё уже потерял,

кто-то после навечно пьян,

кто-то жив и той жизнью рьян.

Храннара безумно (да, безумно в самом прямом смысле) тянуло домой. Нет, теперь уже просто в Гриндавик. Храннара просто обуревало желание увидеть,