- Попрошу на "вы"!

Отец совершенно расквасился. Слезы текли у него по усам. Пот выступил на висках и на лбу; он сидел на полу и простирал руки к сыну - вспоминал детство. "Сынок, сыночек, а помнишь... слюнявчик этот, слюнявчик... Сынок, сыночек..." - бормотал он. Следом за ним расквасилась мать - зарыдала, всхлипывания покатились по зале. Оба старших тоже расквасились - было в этом что-то теплое, что-то трогательное. Высыпали прыщи.

Гости помалу начали раскисать. Цветы млели - зеркала блистали - гости раскисали... Но ответ был тот же - неотвратимый, смертельный, холодный и отточенный - острие ножа в самое сердце:

- Попрошу на "вы"!

Однако все уже бесповоротно раскисало. Раскисал отец - раскисла мать гости раскисали, переливаясь через край... Все протекло, размокло, отсырело, разлезалось и распадалось, зеркала отражали размякшие и обвисшие наряды, раскисшие декольте, а прислуга растеклась по углам. Кот медленно перелез с подоконника на крышу. Какой-то червяк выполз из щели. А ответ - немолкнущий, неколебимый, острый и закаленный, как стальной клинок, - был прежним и неизменным:

- Попрошу на "вы"!

И когда вдруг в репродукторе зазвучал властный, великолепный, вдохновляющий, мощный, острый и отшлифованный голос Пампелана, все замерли. Кто это? Пампелан? О боже, кто говорил, кто пронзал этим голосом - убийственно историческим и публичным, неотразимым, блистательным, твердым и закаленным, кто обращался к ним с речью? Пампелан - а может быть, кто-то другой, кто-то преисполненный достоинства, холодный и непреклонный, стоявший среди них суровый и недосягаемый, - словно на пьедестале. Господь милосердный, неужели Мацулик превратился в Пампелана?!! А они еще думали ему противиться... Безумцы! Уже не только сами они раскисали-растекались, уже от них все утекало и в них все раскисало! Он же прошел сквозь них, как проходит сквозь масло клинок, и вышел. Пампелан в репродукторе кончился.