Однако до своей родины я долетел всего за пятьдесят минут из аэропорта Кимпхо – куда меньше, чем восемь лет. В самолете у меня заложило уши, и какое-то время я сидел как истукан без каких-либо мыслей в голове. Лишь когда самолет встряхнуло, я открыл глаза и обнаружил, что уже приземлился на родине в аэропорту Чечжу. Буквально не успел и глазом моргнуть, как очутился прямо посередине родной земли. Будто бы не я приехал на родину, а родина приехала ко мне. Я был растерян и подавлен, ведь я встретился с родным краем, совершенно не подготовившись. В самолете вместо того, чтобы серьезно поразмышлять, я без толку просидел пятьдесят минут и теперь пожалел об этом. Зря я полетел на самолете. Стоило сесть на поезд или паром, а я добрался до острова всего-то за пятьдесят минут, которые трачу на путь от дома до работы.

Что для меня значит родина? Она оставила мне лишь глубокую печаль и беспросветную бедность. Говорят, на острове много достопримечательностей, но это зависит от конкретного места. Вот в моей родной деревне Сочхон ничего туристического нет, ее еще называют «холодной деревней» из-за пронизывающего западного ветра, который не позволяет выращивать даже мандарины. По крайней мере, в моем представлении родная деревня что тогда, что сейчас гиблое место. В мыслях сразу всплывает образ сожженной деревни, покрытой слоем пепла после военной эвакуации тридцать лет назад. К тому, чтобы вернуться на восемь лет назад, в течение которых я избегал воспоминаний о родине, на десять лет назад, проведенные вдали от нее, все равно нужно подходить с осторожностью и осмотрительностью. Даже если бы я выбрал поезд, нужно было бы сесть на самый обычный, останавливающийся на каждой станции, и доехать на нем до самого конца полуострова, затем сесть на паром и всю ночь провести, не смыкая глаз – тогда весь путь по земле и воде составил бы почти шестьсот километров. Мучаясь от укачивания в поезде и морской болезни, я бы хлестал сочжу и раздумывал, как встретиться с родиной спустя восемь лет, и так вся дорога для меня прошла бы в болезненных переживаниях. Так я смог бы объяснить то, почему я все это время считал краем земли родину, которая находится совсем недалеко.

Однако отпуск у меня всего на два дня, а поминки дедушки уже сегодня, так что позволить себе долгую поездку на поезде я не мог. Мешкая, я с неохотой спустился по трапу, словно сзади меня подталкивала стюардесса.

Небо было затянуто низкими облаками и выглядело угнетающе. Верхушка горы Халласан тоже была окутана облаками. Столь знакомая погода, характерная для зимы на Чечжудо. Те самые угрюмые облака, которые в моем детстве низко стлались по зимнему небу и не расходились. Из-за пасмурной погоды каменные ограды казались еще более черными и твердыми, а снег на фермах, раскинувшихся у подножия горы Халласан, – серым. Растрепав мне челку, налетел и засвистел в ушах западный ветер. На душе вдруг стало тяжело. Я вернулся в мрачную зиму из моего детства.

На круговом перекрестке у Восточных ворот я сел на автобус, который останавливается в моей деревне Сочхон. В автобусе, идущем до деревень, вовсю галдели на местном диалекте.

– Бабуль, что это у тебя в махотке? – кондуктор указал на глиняный горшок в плетеной корзине, поставленный у прохода.

– А, так это каша из красной квасоли! Состряпала ее к похоронам в деревне Самян, туда и еду, – ответила бабушка в хлопчатом платке и с гноившимися глазами и взялась за ручку корзины.

Впервые за долгое время я услышал родной диалект. В голове невольно закрутились привычные мне слова.

Автобус продолжал, дребезжа, ехать вдоль побережья по дороге, опоясывающей остров. Мимо проносились рыболовецкие деревни, которые неизменно продувались ветром с песком. Соломенные крыши были подвязаны старой рыболовной сетью, чтобы их не унес ветер. За каменной оградой, раскачиваясь на ветру, росли кусты бересклета с красными плодами. Я разглядывал окрестности с осторожностью, лишь бы не выглядеть как любопытный турист с полуострова.

Черный базальтовый мыс, на местном диалекте «кхочжи», клином рассекал серое море. На поверхности больших валунов на берегу лежала груда темно-коричневых водорослей – «тымбуннуль». В зимнем море, как пузыри на воде, дрейфовали плавучие шары ныряльщиц, которые называются «тхэвак». В углублениях черных базальтовых валунов краснели водоросли «чочжиппуль», а костер, у которого грелись ныряльщицы, по-местному будет «пультхок». Каждый раз, когда из глубин моего сознания появлялось очередное забытое слово, я радовался в душе. Чем дальше я уходил в воспоминания, тем больше мои мысли наполнялись родными образами и словами.

В тот день было сразу два обряда поминовения: сначала поминали мать моего старшего двоюродного дяди в его доме, затем собрались у старшего дяди. Больше всего я был рад встрече с двоюродным братом Кильсу. У нас с ним разница в возрасте всего год, но из-за проплешины на лбу он уже выглядел как мужчина среднего возраста. Он сказал, что в последнее время стал выращивать мандарины и на них уходит порядка половины его зарплаты в средней школе.

Как я и думал, на поминки пришли все старшие родственники, с которыми мне нужно было встретиться для выражения почтения, так что, к счастью, мне не пришлось тратить оба дня отпуска на хождения по их домам. Семья тети, которая живет в городе Чечжу, приехала на машине поздно вечером. Увидев сильно постаревшие лица родственников, я явно ощутил прошедшие восемь лет, в течение которых не виделся с ними. У старшего дяди на фоне седых волос сильно выделялись пигментные пятна, а у старшего двоюродного дяди вокруг постоянно слезящихся глаз собрались морщины. Склонив голову, я смиренно выслушивал упреки старших, к чему был готов. Затем я достал три конверта, в которых было по тридцать тысяч вон, и пять конвертов по двадцать тысяч вон, которые приготовил тайком от жены