* * *

Так я пригласил несколько духов, высказал им свою просьбу и тут же начал изгонять злого духа. Обряд проходит так: шаман двигается под быстрый ритм барабана и прыгает вперед, делая вид, будто рассекает тело больного клинком. Всю свою энергию я сосредоточил на самом конце клинка и закружился вокруг мальчика, как сумасшедший.

– Дух окаянный, это точно ты! Явно ты! Молви же, кем являешься? Не уходишь в мир мертвых и не остаешься в мире живых, да лишь паришь вслед за ветром и облаками. Мужчина ты али женщина? Душа ли старика, выжившего из ума? Душа ли юноши, умершего в расцвете сил?

Неистово стуча по гонгу, я выпучил глаза и зловеще замахнулся клинком.

– Этот меч некогда принадлежал великому полководцу. Он предназначен не для поражения человека, а для покорения духа. Как в широкий двор бьет молния, как над маленьким двором раздаются раскаты грома – так и я прогоняю тебя прочь. Убирайся! Изыди!

Глаза будто зачарованного мальчика округлились, а его тело стало содрогаться с каждым прикосновением моего клинка. Не упустив момент, я со всей силы прижал его к стене.

– Ты окаянная душа, погибшая от холода иль голода? Или душа, которая скрылась в сосновом бору и обитала там до самой кончины? А может, ты солдат, избитый до смерти, утонувший или сгоревший заживо? Так что же ты такое? Погибла ли ты во времена монгольского нашествия или мятежа во главе с Ли Чэсу, что так отважно вел народ против злых католиков? Встретила ли ты свою гибель на Тихоокеанском фронте, стала ли жертвой страшного апрельского восстания? Этот меч некогда принадлежал великому полководцу…

В это мгновение мальчик издал вопль, упал и начал дико извиваться, словно его пронзили на самом деле.

– Ай, пощадите! Я ни в чем не виноват! Прошу, помилуйте!

С искаженным от боли лицом мальчик задыхался, будто вот-вот умрет.

– Скорее изгоните духа! – торопила стоящая за мной бабушка.

– Говори! Кто ты? Чья ты душа? Зачем прицепилась к этому ребенку, что тебе от него нужно? А? Говори же! – я сжал тело мальчика и придавил его к полу, как внезапно почуял странный запах. Тело испускало смрад крови и горелой плоти. Мальчик, корчившийся на полу, тут же вскочил и сел. Его выражение лица гневно искривилось, в глазах запылали грозные огоньки, точно горящие угли. Это было лицо другого человека. Мать и бабушка мальчика в ужасе попятились назад и сели. У меня тоже сердце ушло в пятки. Было что-то могучее в той ярости, не позволявшее легко приблизиться к ее обладателю.

Я сменил свой угрожающий тон на вежливый:

– Вас чем-то обидели?

Горящие глаза мальчика заискрились крупными слезами, и он медленно, растягивая слова, заговорил нечеловеческим голосом:

– Я душа несчастного человека, которого застрелили каратели, когда горела моя деревня в октябре 1948-го года. Я погиб на семнадцатом году жизни и приходил питаться к своей одинокой матери, будучи ее единственным сыном. Время безжалостно – моя мать тоже покинула этот мир. Куда же нам, обездоленным, податься да где покормиться?

После этих слов мальчик замолчал, словно больше нечего было сказать, и рассеянно уставился в пустоту.

– А из какой вы деревни, из какого дома? Ответьте, – спросил я, но мальчик пробормотал, что хочет спать, повалился на бок и мигом погрузился в сон.

Он проснулся поздним утром на следующий день, его лицо светилось, чего давно не случалось. Его родные, за всю ночь так и не сомкнувшие глаз от беспокойства, обрадовались и сели вокруг мальчика. Даже его отец был рядом. Мальчик сказал, что совсем ничего не помнит из обряда. Я спросил, не припоминает ли он чего-то особенного за последние дни, раз уж у него прояснилось сознание. Тут мальчик поведал новую историю: в середине января, на зимних каникулах после дополнительных занятий он проходил рынок у Восточных ворот и увидел старушку, сидевшую на пятачке промерзлой земли, где растаял снег, и продававшую пучки сухого папоротника. Ни с того ни с сего она схватила мальчика за штанину и жалостливо взглянула на него, отчего он подумал, что старуха попрошайничает, но это оказалось не так.

– Ой, школьник! Какой ты симпатичный. Мой сынишка тоже смазливенький был, тоже в школе учился… – пробубнила она, спросила у мальчика возраст и сказала, что ее сыну тоже было шестнадцать. Однако ее сын погиб более сорока лет назад во время восстания.

Мальчик также вспомнил, как ночью выходил из дома, точно лунатик, и бродил по полю. Стоило ему услышать гонг, раздававшийся где-то в ночи, как ноги сами несли его из дома на этот гул. Как-то он всю ночь проскитался по темным полям до самого рассвета. С первыми лучами солнца он увидел, что там, где сгущался туман, возник вихрь, а затем туман рассеялся. Почти слившись с зеленой травой, поблескивало что-то красное, словно свежая кровь. Кровь разбрызгана по траве! От ужаса мальчик мгновенно потерял сознание, а когда очнулся, то увидел перед собой соцветия азалии. На свежем после тумана зеленом лугу каплями крови алела азалия. От чего-то мальчика охватила тоска, слезы побежали ручьями. С того момента, заслышав ночью звук гонга, он ходил по полю, а на заре всегда возвращался к этому лугу. Он даже подобрал несколько пулеметных гильз. Неподалеку была деревня, мальчик узнал ее название – Понсан.

В тот день я отправился в эту деревню вместе с матерью и бабушкой мальчика и принялся расспрашивать людей. И в самом деле, там всю жизнь до семидесяти восьми лет в скорби прожила старуха, которая потеряла единственного сына в период восстания, когда тот учился в старших классах сельскохозяйственного училища.

Восемнадцатого октября, в день, когда деревню охватил пожар, погибло более семидесяти ее жителей. Участь этой деревни была схожа с тем, что пришлось пережить моей родной деревне и прочим предгорным селениям. До рассвета, еще в сумерках возникшие из ниоткуда солдаты девятого полка подожгли деревню. Людей, которые не успели спрятаться, собрали в одном месте и расстреляли из пулеметов. Погибли в основном мужчины, но немало было так же безжалостно убитых женщин, которые последовали за палачами и тщетно, рыдая навзрыд, умоляли сохранить жизнь их схваченным мужьям и сыновьям. Лишь та самая женщина вылезла потом из груды трупов. Она выжила благодаря тому, что припала к земле и увернулась от града пуль, так что даже ни один ее палец не пострадал. При жизни она всегда сетовала на то, что не встретила свою смерть вместе с сыном. Всякий раз, выходя из дома, она обязательно