– Вы с Машей сколько лет здесь прожили?

– Да уже почти сорок.

– И за это время не ремонтировали же дом?

– Кому было ремонтировать? Тут все эвакуированные солдатки жили. На весь поселок было мужчин шесть стариков.

– Прости меня, Галя. – Он отворачивается, чтобы смахнуть непрошеную слезинку. – Но теперь скоро вернутся хозяева, и надо, чтобы они дом в порядке нашли. Пусть это будет им вместо квартирной платы за эти сорок лет.

– Вот теперь, на воздухе, мне и дышать стало легче, – говорит Галя. – Совсем меня эта астма задушила. – Как вдруг, схватившись за грудь, она опять захлебывается в длительном приступе кашля.

Будулай мечется возле нее, несет из дома кислородную подушку, пытается напоить молоком, даже несет бутылку вина, но Галя отказывается от всего. Кашляет, обхватив руками грудь и переламываясь надвое. Будулай хочет поднять ее на руки и отнести в дом, но она протестует. Тогда он выскакивает за ворота, останавливает машину, говорит что-то водителю, указывая рукой вдоль улицы. Водитель кивает головой и трогается с места.

Страшный кашель сотрясает Галю. Совсем растерялся Будулай к тому времени, когда подъезжают к воротам сани с Марией. Она ногой распахивает калитку, подбегает к матери, роется в своей сумке, доставая ампулы и шприцы. И вот уже Галя перестает кашлять, откидывается на спинку скамьи, закрывает глаза. Будулай поднимает ее на руки и несет в дом.

– Нужен доктор, батя, – говорит ему Маша. – Я уже не смогу ей помочь. Никогда еще такого приступа не было.

Будулай спускается по ступенькам, садится в сани и взмахивает кнутом. Лошади рвутся с места. Дорога накатана, сани летят быстро, но ему кажется, будто они тащатся, и он то и дело поторапливает кнутом лошадей.

В большой поселок, в райцентр, он уже врывается на взмыленных лошадях. Взбегает по каменным ступенькам в здание больницы. Медсестра, зевая, говорит ему:

– У нас всего один врач остался. Весь день оперировал, а теперь пошел домой спать.

– Где он живет? – спрашивает Будулай.

Она выходит с ним на крыльцо, показывает рукой вдоль улицы. Будулай мчится в санях, стоя во весь рост. Врывается в дом к врачу.

– Куда? Куда? – пытается остановить его жена врача, заступая дорогу. – Он всю ночь не спал, полчаса, как лег.

Будулай отталкивает ее, влетает в спальню, трясет врача за плечо. Тот пытается протестовать, но, увидев искаженное яростью лицо Будулая, молча подчиняется ему и идет к выходу, на ходу натягивая одежду. От жены, которая пытается заступиться за него, он отмахивается рукой. И вот уже сани мчатся по степи обратно. Стемнело, лошади храпят и прядают ушами. Будулай безжалостно хлещет их кнутом, врач кричит ему из-за плеча:

– Перевернешь, цыганская морда!

Не оборачиваясь, гонит лошадей Будулай. Врач кричит в страхе:

– Волки! Волки!

Зеленые огоньки мерцают в темноте, приближаясь к саням. Будулай хлещет лошадей. Один волк вырывается из стаи и бежит рядом с санями. Будулай, передав врачу вожжи, хлещет кнутом вокруг себя, стоя во весь рост в санях. Но вот и поселок. Зеленые огоньки отстают – устали волки. Сани останавливаются у ворот дома, в котором живет Будулай. Врач взбегает по ступенькам, в дверях его встречает Мария. Рыдания сотрясают ее. Она говорит что-то врачу, он отстраняет ее рукой и бросается в дом. Будулай замирает как вкопанный на последней ступеньке крыльца. Вот уже и врач вышел на крыльцо. Будулай успевает подхватить падающую с крыльца Машу. Она рыдает у него на груди.

– Поздно уже, батя. Умерла мама. Я ничего не могла сделать. Прости меня, батя. Ничего не могла…

Когда-то Будулай стоял у могилы над хутором на крутобережье Дона в уверенности, что в ней похоронена Галя. Теперь он стоит у ее могилы в заволжской степи. Все давно разошлись с кладбища, последней увел его рыдающую безутешно дочь ее жених. Будулай остался один. Совсем один.

Но нет, какая-то машина подъехала к воротам кладбища, из нее вышел хорошо одетый мужчина. Подошел к Будулаю, положил руку ему на плечо.

– Здравствуй, Будулай. Я тебя долго искал и вот наконец нашел. Думал, что и Галю найду, да вот не успел, – говорит он.

Будулай узнает его почти мгновенно, припадает к его плечу.

– Спасибо, дядя Данила. Спасибо тебе. Как же ты меня нашел?

– Цыганское радио помогло. Я тут за Волгой оставшихся от немцев першеронов закупаю. А мне сказали, что их какой-то цыган кует. Я и вычислил тебя. Кто же еще сможет першеронов подковывать? Ты на всю донскую степь один умел.

– Я рад тебе, дядя Данила.

– Ты теперь здесь совсем один остался.

– У меня есть дочь, дядя Данила.

– Но мне успели сообщить, что она вот-вот замуж выскочит. Это уже отрезанный ломоть. А на Дону у тебя много родичей. И я как-никак тебе родной дядя. Поедем со мной, есть у меня для тебя дело. Мне верный человек нужен. Ты лошадей любишь, Будулай, знаешь в них толк. Мне как раз такой человек и нужен.

– Дочка у меня здесь, дядя Данила, – говорит Будулай.

– И дочку потом заберем с собой. Вместе с мужем. Мне сказали, он из немцев. А я там на Дону с германской фирмой дело имею. Мне ты очень нужен, Будулай. И я, по-моему, нужен тебе. Давай поедем к тебе домой, там и поговорим.

И вот они уже едут в хорошей дорогой машине, продолжая разговор. Собственно, почти всю дорогу говорит один Данила, а Будулай только слушает.

– Там тебя и цыгане, и казаки помнят. Они никак не могут на всю табунную степь атамана найти. А ты ведь как-никак всю Отечественную в конном корпусе прослужил.

– У моей дочки скоре дите будет, дядя Данила. У меня больше, как ты знаешь, ни детей, ни внуков нет.

Машина подвозит их ко двору Будулая, в котором уже толпятся гости, пришедшие помянуть его жену Галю. Заплаканная Мария встречает Будулая и дядю Данилу в дверях.

– Ну точь-в-точь Галя, – радостно удивляется дядя Данила, обнимает и целует Марию и достает из кармана теплой, подбитой хорошим мехом шубы большой сверток. Многоцветная, яркая и дорогая цыганская шаль мягко укутывает плечи Марии. – Вез я ее твоей матери, пусть достанется тебе, – говорит дядя Данила. – Носи, Маша. Да помоги мне уговорить твоего отца съездить со мной на Дон. Нельзя ему теперь со своим горем оставаться один на один. Будет на могилу ходить и совсем зачахнет. Помоги мне, Маша, уговорить моего племянника и своего отца.

С этими словами они и входят в дом, в