– Ви скучно… хотите парти пикет?

– Мерси. Не играю, – сухо отвечал Николай Иванович.

– Тогда я с ваша жена… Хотите, мадам?

Он подвинулся опять к Глафире Семеновне.

– Нет-нет, и я не играю в карты, – поспешно проговорила та.

Проехали уж три какие-то станции. Падре Хозе продолжал спать.

«А что, не попробовать ли мне притвориться спящим и посмотреть, как будет вести себя с капитаном моя благоверная, если видит, что я заснул?» – подумал Николай Иваныч и тут же решил привести свой план в исполнение.

Усевшись в самый уголок купе, он полузакрыл глаза и через несколько времени стал сопеть носом, а между тем сам сквозь прищуренные веки наблюдал за женой и капитаном.

Сначала капитан показывал ей какие-то фокусы на картах, но, когда раздалось сопенье Николая Ивановича, он улыбнулся, кивнул в его сторону и проговорил:

– Спит ваш муж.

– Ну слава Богу, наконец-то… – прошептала она и перекрестилась. – Видите, крещусь, вот как я рада, – прибавила она.

Капитан взял ее за руку, пожал ей руку и, глядя ей прямо в глаза, проговорил:

– Мой бедный друг… Он тиран.

– Ох! – вздохнула Глафира Семеновна.

Капитан, сидевший против нее, пересел рядом с ней, взял ее за талию. Она тихо отвела его руку, улыбаясь, погрозила ему и указала глазами на мужа. Капитан покосился на Николая Ивановича, махнул рукой и тихо поцеловал Глафиру Семеновну в щеку.

Николай Иванович вздрогнул, хотел крикнуть, но удержался и, не открывая глаз, стал зевать и потягиваться, делая вид, что просыпается.

Капитан быстро отодвинулся от Глафиры Семеновны. Та взяла с дивана карты и рассматривала их.

«Нет, какая тут, к черту, Барцелона! Ну ее к лешему! – думал Николай Иванович. – Если уж в вагоне целовать себя позволяет, то что же в Барцелоне-то будет! Там она так набарцелонит, что беда! Надо прекратить все это», – решил он.

LXXXVI

Проехали еще одну станцию. Николай Иванович и намека не сделал, что он видел, как капитан поцеловал его жену. Но он злился. Злоба душила его. Он сидел, кусал губы и соображал, что ему делать. В Барцелону он уже окончательно решил не ехать, но он придумывал, как ему лучше поступить, чтоб провезти жену прямо на французскую границу. Билеты у него были взяты до Барцелоны, багаж был сдан на станции туда же. Он знал, что сворачивать с пути на Барцелону и пересаживаться в другой вагон надо на станции Вальядолид, но ему не было известно, когда их поезд придет в Вальядолид. Разумеется, плата за проезд от Вальядолида до Барцелоны должна уже пропасть. Про нее он говорил: «Черт с ней, где наше не пропадало!» Он решил, что от Вальядолида до французской границы он возьмет другие проездные билеты, но он становился в тупик, как он при совершенном незнании языка переведет направление своего багажа вместо Барцелоны к французской границе. О времени прихода поезда в Вальядолид он хотел тотчас же спросить у падре Хозе, но монах спал самым блаженным образом, с капитаном же в данную минуту ему было даже противно разговаривать. Николай Иванович и так еле отвечал на вопросы капитана и сейчас же от него отворачивался.

«Черномазый мерзавец!» – говорил он про капитана мысленно.

Он хотел разбудить монаха, чтоб выпытать у него кое-какие сведения об остановке на станции Вальядолид, но пожалел.

«Когда проснется, спрошу. Зачем его будить? Он добрый, радушный, бесхитростный человек, и, кроме хорошего, я от него ничего не видал. Ведь вот угощает вином, закусками, а капитан этот черномазый словно акула какая-то. Весь вчерашний день пил, ел на мой счет, а сегодня уж, извольте видеть, целовать жену вздумал! И это за мое же гостеприимство! Мерзавец! – рассуждал Николай Иванович и при этом мысленно прибавил: – Да и женушка тоже хороша!»

Он метнул в ее сторону косой взгляд и стиснул зубы. Она в это время раскладывала гранпасьянс на капитанском шагреневом саквояже, который тот поставил между собой и ей.

Через полчаса монах проснулся, выпрямился, зевнул и протер кулаками глаза.

– Статион Сеговья бил? – спросил он у Николая Ивановича. – На Сеговья мы должен иметь добри заутрак.

«Обжора, а прекрасный человек», – подумал про него Николай Иванович, и тут у него мелькнуло в голове объявить монаху по секрету свое решение не ехать в Барцелону, а также и причину, по которой он сделал это решение. «Он человек простой, добрый, он взвесит, что такое муж, и поймет, что я должен это сделать. А поймет, так я уверен, что и поможет мне устроить это дело, – рассуждал он. – Переведет багаж вместо Барцелоны на французскую границу и все эдакое».

Взглядываясь в добродушное лицо падре Хозе, Николай Иванович был убежден, что монах ему поможет.

«За завтраком откроюсь ему», – решил он и сейчас же стал расспрашивать его, когда они приедут в Сеговию и когда будут в Вальядолиде.

Оказалось, что в Сеговии поезд останавливается для завтрака в начале второго часа, а в Вальядолид, где ветвь на Барцелону, приходит в четвертом часу дня. Было с небольшим двенадцать часов. До Сеговии оставалось еще больше часа пути. Дабы понабраться храбрости к этому времени, Николай Иванович попросил у падре Хозе вина. Тот с полным радушием тотчас же вытащил из корзины непочатую еще бутылку, откупорил ее и принялся распивать вместе с Николаем Ивановичем.

«Постой… Преподнесу я сюрприз супруге любезной, когда узнает, что мы едем не в Барцелону, а совсем в другую сторону, – говорил он себе мысленно. – Тогда объявлю ей и то, почему мы Барцелону эту самую по боку. То-то взбесится и закричит! Нет, я думаю, не закричит, а заревет. Реветь начнет от злости. А потом нервы и истерика. Это уж порядок известный».

Вот и Сеговия. Стоянка на станции двадцать пять минут для завтрака. Все выбрались из вагона и направились к вывеске «Посада», то есть буфет. Падре Хозе еще на ходу облизывался, гладил себя рукой по желудку и взасос говорил:

– Здесь мы будем кусать овечьи фарш и фасоль и… и… с этого… – Он не договорил, с чем еще, и прищелкнул языком.

Завтрак за три пезеты был обильный. Падре Хозе не ел, а пожирал его. Николай Иванович ел мало, но пил много. Капитан сидел рядом с Глафирой Семеновной и накладывал ей на тарелки кушанья. Она, как всегда, брезгливо ковыряла все вилкой, пробовала, морщилась, отодвигая от себя тарелки, и в конце концов выпила только бокал кофе с булкой и поела фруктов. Николай Иванович собирался поведать свою тайну монаху и все не мог этого сделать: жена и капитан сидели за