– Вот тебе и испанистое. Ешь, – проговорила супруга, когда подали к столу рыбу, и отвернулась, опять сморщив рот.

Это были маленькие копченые камбалы, но не холодные, а подогретые в воде или на сковороде. К ним был подан зеленоватый соус, сбитый из плохого оливкового масла. Две сидевшие наискосок от супругов испанки – пожилая маменька в кружевном фаншоне вместо шляпки и молоденькая дочка, едва вышедшая из подростков, с наслаждением макали в этот соус кусочки очищенной от кожи камбалы и посылали их в рот, но англичанин вяло прожевывал камбалу без соуса, да не мог есть его и Николай Иванович, хотя и попробовал.

– Это и из испанского-то что-то самое распроиспанистое, – сказал он.

– Да ведь ты такого и жаждал, – подхватила супруга.

– Только не на лампадном масле. К тому же тут красного стручкового перцу наполовину подмешано.

– И чесноку. Вон как чесноком разит. Через стол разит.

Супруг отодвинул от себя тарелку и произнес:

– Копченая камбала, впрочем, могла бы быть кстати, если бы она была подана не как обеденное блюдо, а на закуску после водки.

Подали баранину, за бараниной зеленый горошек, потом пирог из толченых орехов с сахаром и с вареньем, донельзя приторный, – и обед кончился.

Кофе все перешли пить в читальню, которая была рядом с обеденным залом.

Выходя из-за стола, Николай Иванович сказал:

– Ни сыт, ни голоден. И дай мне сейчас порцию московской рыбной селянки и телячью котлету с гарниром – без остатка бы съел.

LXXIII

В гостиной, смежной с читальней, кто-то заиграл на рояли. Супруги заглянули туда и увидали, что играла девочка-подросток, обедавшая с ними за столом. Мать ее стояла против нее и умилялась на ее талант. Девочка играла что-то очень грустное. Затем неизвестно откуда появился мулат в бархатном пиджаке нараспашку, широчайших панталонах и широком красном поясе вместо жилета. Когда девочка-подросток кончила играть, мулат сел за рояль, взял несколько аккордов и запел какую-то песню, сильно выкрикивая на верхних нотах. Было скучно. Супруги опять перешли в читальню. Из читальни почти уж все разошлись. Англичанин в красном галстуке писал письмо. Какая-то полная дама перелистывала иллюстрированные журналы, а какой-то лысый старик попросту спал в кресле с потухшей сигарой в руке. Супруги подошли к окну, выходящему на площадь Пуэрта-дель-Соль. На площади, ярко освещенной окнами магазинов, народ кишел. Там было теперь вдвое многолюднее, чем днем.

– В театр какой-нибудь ехать, что ли? – спросила мужа Глафира Семеновна.

– В театр завтра. Придет этот испанский офицер и скажет, в какой театр нам ехать, – отвечал супруг. – А теперь спустимся вниз и побродим по площади, посмотрим в окна магазинов, заглянем в соседние улицы. Ведь мы еще и тридцати шагов не прошлись пешком. Кстати, посмотрим, не распевает ли где кто-нибудь серенаду.

Глафира Семеновна согласилась – и вот супруги на площади.

Та сутолока, та теснота, которые были на площади Пуэрта-дель-Соль, могут поспорить разве только с многолюдием площади Святого Марка в Венеции в вечерние, послеобеденные часы, но на площади Святого Марка привлекает публику музыка, исполняемая военным оркестром, на площади же Пуэрта-дель-Соль имеются только неустанные крики газетчиков, продающих вечерние газеты, продавцов лотерейных билетов, дешевых вееров, спичек и сластей. И здесь, так же как в Венеции, публика не двигается, стоит на тротуарах, окружающих площадь, маленькими группами и дымит папиросами и сигарами. И громкий говор с окончаниями слов на «ас» и «ос» без конца. Испанцы не говорят тихо ни на улицах, ни в кофейных. Они кричат. Большинство окон домов, выходящих на площадь, было отворено, и около оконных решеток стояли мужчины и женщины. Выйдя из подъезда гостиницы, супруги стали протискиваться мимо ярко освещенных окон магазинов с выложенными на них товарами. Кондитерские чередовались через два магазина в третий. Множество лавок с безделушками, фотографиями – и веера, и зонтики без конца. Но вот и ярко освещенная лавка чистильщиков сапог. Она с растворенными настежь дверями. В отворенные двери видно несколько кресел с сидящими на них мужчинами, поставившими свои ноги на скамейки, и около этих скамеек суетятся чистильщики, натирая щетками сапоги. Один из чистильщиков в красной фуфайке, с руками в ваксе, причем кстати замаран и нос, зазывает в лавку прохожих.

– А что: не дать ли и мне почистить свои сапоги? – сказал жене Николай Иванович.

– Да чисть. Мне-то что! – откликнулась супруга.

– Омбрэ! Сапоги!

Николай Иванович поднял ногу и указал стоявшему на пороге лавки чистильщику на свой сапог. Тот моментально схватил его за руку, втащил в лавку и усадил в кресло. Чистильщик завернул панталоны Николая Ивановича и пришел в неописанное смущение. Николай Иванович был не в стиблетах, а в сапогах с голенищами, каковых не только в Испании, но и нигде за границей не носят. Похлопав по сапогу, чистильщик спросил Николая Ивановича что-то по-испански, но тот, разумеется, не понял. Вопрос был повторен, и Николай Иванович пробормотал:

– Черт тебя разберет, что ты городишь! Чисть!

Тогда чистильщик пригласил на совет другого чистильщика. Вдвоем они долго рассматривали сапоги и, должно быть, решив, что сапоги с голенищами могут быть только охотничьими сапогами, взяли и вымазали их салом.

– Стойте! Стойте, черти! Что вы делаете? Чем вы мажете! – закричал на них Николай Иванович, но было уж поздно: оба чистильщика размазывали сало, смешанное с сажей, и по сапогам, и по голенищам.

Он соскочил с кресла, выбежал из лавки к дверям, где его ждала Глафира Семеновна, и кричал:

– Вообрази, душечка, эти мерзавцы испортили мне мои новые опойковые сапоги, вымазав их салом.

Но чистильщик выскочил из лавки, в свою очередь, и закричал:

– Динеро, сеньор![309]

– Как: динеро? Испортил сапоги – да еще деньги просить? Нет, брат, шалить. Ничего ты, арабская морда, не получишь!

– Не спорь. Ведь скандал выйдет. Отдай что следует, – вступилась за чистильщика Глафира Семеновна.

Супруг повиновался и сунул чистильщику мелкую серебряную монету, причем оба смотрели друг на друга зверем и обменялись несколькими ругательствами, один на русском языке, другой на испанском.

– Как теперь мои сапоги будут чистить ваксой, когда они салом пропитаны! – возмущался супруг. – Никакая вакса к ним не пристанет.

– И ништо тебе, – отвечала супруга. – Ну зачем тебе на ночь глядя вздумалось сапоги чистить, когда завтра тебе отлично вычистили бы их в гостинице!

– Просто хотел испанскую жизнь испытать. В магазинах были, в церкви, в ресторане, так как же в лавке чистильщика сапогов не побывать?

– Ну вот и побывал, вот и испытал испанскую жизнь.

Супруги свернули