– Чует мой нос, – уверял Калломейцев, – чует, что это – красный. Я еще в бытность мою чиновником по особым поручениям у московского генерал-губернатора – avec Ladislas – навострился на этих господ – на красных, да вот еще на раскольников. Чутьем, бывало, беру, верхним. – Тут Калломейцев «кстати» рассказал, как он однажды, в окрестностях Москвы, поймал за каблук старика-раскольника, на которого нагрянул с полицией и «который едва было не выскочил из окна избы… И так до той минуты смирно сидел на лавке, бездельник!» Калломейцев забыл прибавить, что этот самый старик, посаженный в тюрьму, отказался от всякой пищи – и уморил себя голодом.

– А ваш новый учитель, – продолжал ретивый камер-юнкер, – красный, непременно! Обратили ли вы внимание на то, что он никогда первый не кланяется?

– Да зачем же он станет первый кланяться? – заметила Сипягина, – мне это, напротив, в нем нравится.

– Я гость в доме, где он служит, – воскликнул Калломейцев, – да, да, служит, за деньги, comme un salarié… [33] Стало быть, я ему старшой. И он должен мне кланяться первый.

– Вы очень взыскательны, мой любезнейший, – вмешался Сипягин с ударением на ей, – все это пахнет, извините, чем-то весьма отсталым. Я купил его услуги, его работу, но он остался человеком свободным.

– Узды он не чувствует, – продолжал Калломейцев, – узды: le frein! Все эти красные таковы. Говорю вам: у меня на них нос чудный! Вот разве Ladislas со мной – в этом отношении – потягаться может. Попадись он мне, этот учитель, в руки – я бы его подтянул! Я бы его вот как подтянул! Он бы у меня запел другим голосом; и как бы шапку ломать передо мной стал… прелесть!

– Дрянь, хвастунишка! – чуть было не закричал сверху Нежданов… Но в это мгновение дверь его комнаты растворилась – и в нее, к немалому изумлению Нежданова, вошел Маркелов.

Х

Нежданов приподнялся с своего места ему навстречу, а Маркелов прямо подошел к нему и, без поклона и без улыбки, спросил его: точно ли он Алексей Дмитриев Нежданов, студент С.-Петербургского университета?

– Да… точно, – отвечал Нежданов.

Маркелов достал из бокового кармана распечатанное письмо.

– В таком случае прочтите это. От Василия Николаевича, – прибавил он, значительно понизив голос.

Нежданов развернул и прочел письмо. Это было нечто вроде полуофициального циркуляра, в котором податель, Сергей Маркелов, рекомендовался как один из «наших», вполне заслуживавших доверия; далее следовало наставление о безотлагательной необходимости взаимнодействия, о распространении известных правил. Циркуляр был между прочим адресован и Нежданову, тоже как верному человеку.

Нежданов протянул руку Маркелову, попросил его сесть и сам опустился на стул. Маркелов начал с того, что, ни слова не говоря, закурил папиросу. Нежданов последовал его примеру.

– Вы с здешними крестьянами уже успели сблизиться? – спросил наконец Маркелов.

– Нет, пока еще не успел.

– Да вы давно ли сюда прибыли?

– Скоро две недели будет.

– Занятий много?

– Не слишком.

Маркелов угрюмо кашлянул.

– Гм! Народ здесь довольно пустой, – продолжал он, – темный народ. Поучать надо. Бедность большая, а растолковать некому, отчего эта самая бедность происходит.

– Бывшие мужики вашего зятя, сколько можно судить, не бедствуют, – заметил Нежданов.

– Зять мой – хитрец; глаза отводить мастер. Крестьяне здешние – точно, ничего; но у него есть фабрика. Вот где нужно старание приложить. Тут только копни: что в муравьиной кучке, сейчас заворошатся. Книжки у вас с собою есть?

– Есть… да немного.

– Я вам доставлю. Как же это вы так!

Нежданов ничего не отвечал. Маркелов тоже умолк и только дым пускал ноздрями.

– Какой, однако, мерзавец этот Калломейцев, – промолвил он вдруг. – Я за обедом думал: встать, подойти к этому барину – и расшибить в прах всю его нахальную физиономию, чтобы другим повадно не было. Да нет! Теперь есть дела поважнее, чем бить камер-юнкеров. Теперь не время сердиться на дураков за то, что они говорят глупые слова; теперь время мешать им глупые дела делать.

Нежданов качнул головой утвердительно, а Маркелов опять принялся за папироску.

– Тут между всей этой дворовой челядью есть один малый дельный, – начал он снова, – не слуга ваш Иван… это – рыба какая-то; а другой… ему имя Кирилл, он при буфете. (Кирилл этот был известен как горький пьяница.) Вы обратите на него внимание. Забубенная голова… да ведь нам деликатничать не приходится. А что об моей сестре скажете? – прибавил он, внезапно подняв голову и уставив свои желтые глаза на Нежданова. – Эта еще похитрее будет, чем мой зятек. Как вы об ней полагаете?

– Я полагаю, что она очень приятная и любезная дама… И к тому же она очень красива.

– Гм! Как это вы, господа, в Петербурге тонко выражаетесь… Удивляюсь! Ну… а насчет… – начал было он, но вдруг насупился, потемнел в лице и не докончил начатой фразы. – Нам, я вижу, надо с вами хорошенько потолковать, – заговорил он опять. – Здесь невозможно. Черт их знает! Под дверьми, пожалуй, подслушивают. Знаете ли, что я вам предлагаю? Сегодня суббота; завтра вы, чай, моему племяннику уроков не даете?.. Не правда ли?

– У меня завтра с ним репетиция в три часа.

– Репетиция! Точно в театре. Это, должно быть, моя сестрица такие слова выдумывает. Ну, все равно. Хотите? Поедемте сейчас ко мне. Моя деревня отсюда в десяти верстах. Лошади у меня хорошие: сомчат духом, вы у меня переночуете, проведете утро, а завтра к трем часам я вас обратно доставлю. Согласны?

– Извольте, – промолвил Нежданов. С самого прихода Маркелова он находился в возбужденном и стесненном состоянии. Внезапное сближение с ним его смущало, и в то же время его влекло к нему. Он чувствовал, он понимал, что перед ним существо, вероятно, тупое, но, несомненно, честное – и сильное. К тому же эта странная встреча в роще, это неожиданное объяснение Марианны…

– Ну и прекрасно! – воскликнул Маркелов. – Вы пока приготовьтесь; а я пойду, велю заложить тарантас. Ведь вам, я надеюсь, нечего спрашиваться у здешних хозяев?

– Я их предуведомлю. Без этого, я полагаю, мне отлучиться нельзя.

– Я им скажу, – подхватил Маркелов. – Вы не беспокойтесь. Они теперь дуются в карты – и не заметят вашего отсутствия. Мой зять все в государственные люди метит, а только за ним и есть, что в карты отлично играет. Ну и то сказать: через этот фортель многие выходят!.. Так будьте готовы. Я сейчас распоряжусь.

Маркелов удалился; а час спустя Нежданов сидел рядом с ним на большой кожаной подушке, в широком, развалистом, очень старом и очень покойном тарантасе; приземистый кучерок на облучке непрестанно свистал каким-то удивительно приятным, птичьим свистом;