* * *

2003–2004 год.

— Юлька, выходи, гуманитарку разбирать идешь? — крикнула с первого этажа Лена.

Девочка закрыла книгу и заторопилась вниз — она любила разбирать коробки, в них часто попадались красивые вещи. Да и кто бы не любил распаковывать заграничные посылки!

Юля жила в центре уже два года. За это время она подтянула учебу, отъелась, и даже перестала шарахаться от других детей. Если раньше была нелюдимая и неприветливая, то теперь завела друзей и могла общаться в свое удовольствие.

Летом они центром ездили в лагерь — на все три месяца и там девочке тоже посчастливилось завести приятелей, чем она самую малость, но гордилась.

Вообще, они много путешествовали по стране, и если поначалу было ого-го как боязно — новые лица, улицы и города, то теперь известие об очередной поездке вызывало трепет в душе, и небольшое, приятное волнение.

— Что ты так долго возишься? — пихнула локтем в бок Лена. — Смотри, какая кофточка, нравится?

— Да, вполне, — улыбнулась Юля и распечатала очередную коробку.

Когда девочки устали рыться в вещах, то вышли на крыльцо подышать и присоединились к ребятам, что уже сидели на лавочке.

— Видели уже новенького воспитателя? — хитро прищурившись, спросила Наташка.

Они с Юлей не смогли стать лучшими подругами, но общались весьма неплохо. Характер у Наташки был такой непостоянный, что обижаться было глупо: она дружила со всеми разом и в тоже время, толком ни с кем конкретным.

— Нет, — ответила Лена и выразительно замолчала, давая девочке продолжить.

— Это сын нашего Сергея Ивановича, — наклонившись вперед, заговорщицки прошептала Наташка.

— И? — не поняла Юля.

У их директора — добрейшей души человека, было пятеро родных детей, и, как он любил говаривать, имелось еще тридцать приемных.

Никогда они с женой не делили детей на своих и приютовских. Было время, когда и ночевали на одном матраце и ели из одного котелка — чаще в походах, когда ездили на море или в лагерь. Однажды у Юли на побережье порвались сланцы, и она топала к корпусу босиком, а Сергей Иванович, увидев такое, немедленно сказал своей дочке разуваться. Настя — средний директорский ребенок, молча сняла обувь и протянула свои шлепанцы Юле. Позже оказалось, что в рюкзаке у нее завалялись мокасины и таким образом никто босиком больше не шлепал. А на следующий день Сергей Иванович взял по магазинам всех девочек, и каждая выбрала то, что хотела — на отдыхе постоянно что-то терялось, ломалось и рвалось. В той поездке Юля и познакомилась с семьей Сергея Ивановича, правда, на тот момент старший сын директора учился в столице — по слухам, он заканчивал престижный университет, и Юля его еще не видела, но с остальными сыновьями и лапочкой-дочкой, неплохо общалась.

Поэтому ажиотаж вокруг сыновей директора был ей не очень понятен.

— Пашка, что-ли? — протянула Лена.

Павлу исполнилось девятнадцать и был он вторым по старшинству.

— В том и дело, что нет, — все так же хитро отозвалась Наташка. — Сашка приехал. Отучился.

* * *

Почему девочек так волнует новый персонаж, Юля поняла во время ужина, когда в столовой вдруг стало очень тихо. Кожей ощутив неловкую, растворившуюся воздухе, тишину, Юля обернулась и увидела рядом с воспитательницей — круглой и пухлощекой Ольгой Романовной, высокого светловолосого парня.

— Ребята, представляю вам нового воспитателя блока мальчиков — Александра Сергеевича, — не замедлила приветствовать новенького, Ольга Романовна.

— Пушкина! — радостно перебила Наташка громким шепотом, и от сидящих за тем столом, раздались непочтительные смешки.

Парень перевел на них взгляд серых глаз и скривил губы в саркастичной усмешке. Услышал — поняла Юля, с любопытством и непонятным трепетом рассматривая старшего директорского сына. Парень показался ей интересным. Насколько она могла судить, он был красивым — не той, мужественной красотой, брутальной и грубой, а наоборот — изящной. Он был высок, худ, но при этом имел широкий разворот плеч. Лицо его особенно притягивало взгляд, так как было именно красивым, а не привлекательным или симпатичным: оно имело чистую кожу, миндалевидный разрез глаз, правильный нос, аккуратный рисунок губ — на которых на мгновение остановился Юлин взгляд. Губы были по-настоящему мужские — бледновато-розовые и тонкие, без пошлой пухлости, алого цвета и неприятного влажного блеска. Именно такие губы как у него, будут у ее мужа — вдруг подумалось девочке, и она очнулась от этой внезапной, нелепой мысли, а потом перевела глаза.

Александр Сергеевич как раз смотрел на нее и неприятно улыбался, а потом вдруг брезгливо скривился, уловив ее взгляд. Провел рукой, одетой в кожаную перчатку цвета топленого молока, по светлым, немного завивающимся коротким волосам. И сразу вышел из столовой.

— Черт, — тихо сказала Юля и в шуме, что возобновился после того, как новый воспитатель удалился, ее никто не услышал.

Лежа в постели и слыша, как тяжко вздыхают девчонки на своих кроватях, Юля поняла, что директорский сын надолго занял девчачьи умы. А может быть, и сердца.

Почему он носит перчатки даже в помещении — не могли понять девочки и вовсю шушукались, строя грандиозные теории вроде той, что ладони покрыты шрамами, коих стыдится директорский сын.

«Никогда не влюблюсь в него. Никогда и ни за что» — засыпая, подумала девушка.

* * *

Он оказался не таким, как остальные директорские дети. В Александре Сергеевиче имелся снобизм, большая доля цинизма и во все стороны льющаяся потоками, ирония. То ли столица испортила старшего сына, то ли он от рождения имел характер нарцисса, кто разберет. Притягательная, почти ангельская внешность никак не вязалась с непростым характером и являла собой яркий диссонанс.

Вскоре это поняли сотрудники центра, а следом за ними и дети. Хотя, последние, скорее, ощутили и прочувствовали на собственных шкурках.

Он не делал гадостей, лишь иногда их говорил, и от его замечаний девчонки плакали, а мальчишки сжимали кулаки. И смотрел он… свысока.

Так смотрят на неприятных насекомых, что ненароком забрались в постель,