Сильный ливень. Встань под дождем, пусть ледяные струи пронизают тебя, скользни в воду, готовую унести тебя, но все же останься, жди, распрямившись, внезапно и нескончаемо вливающегося солнца.

Хозяйка бросила одежду и быстро прошла через комнаты. Высокая чопорная дама. Ее выступающий подбородок отпугивал жильцов. Они сбегали с лестницы и, когда она смотрела им вслед из окна, они на бегу закрывали лица. Однажды пришел невысокий жилец, плотный приземистый молодой человек, всегда держащий руки в карманах пиджака. Может быть, такая у него была привычка, но возможно также, что он хотел скрыть дрожание рук.

– Молодой человек, – сказала хозяйка, и ее челюсть выдвинулась вперед. – Вы хотите здесь жить?

– Да, – сказал молодой человек и дернул голову снизу вверх.

– Вам здесь будет хорошо, – сказала хозяйка и подвела его к креслу. При этом она заметила пятно на его штанах, опустилась на колени и стала ножом счищать пятно. – Вы грязнуля, – сказала она.

– Это старое пятно.

– Значит, вы старый грязнуля.

– Уберите руку, – вдруг сказал он и действительно ее оттолкнул. – Какие же ужасные у вас руки, – сказал он, взяв ее руку и повернув. – Сверху совсем черные, снизу беловатые, но все‑таки с чернотой, – он сунул свою руку в ее широкий рукав, – а до локтя так еще и волосатые.

– Вы меня щекочете, – сказала она.

– Потому что вы мне нравитесь. Не понимаю, как можно говорить, что вы уродливы. А ведь это говорят. Но теперь я вижу, что это вовсе неправда.

Он встал и начал ходить по комнате. Она все еще стояла на коленях и осматривала свою руку. Почему‑то это возбудило его, он подскочил и снова схватил ее руку.

– Что за баба, – сказал он и ударил по ее длинной худой щеке. – Мне как раз доставило бы удовольствие здесь жить. Но если это будет дешево стоить. И никаких других жильцов. И верны вы должны мне быть. Я намного моложе вас, а потому и вправе требовать верности. И вы должны хорошо готовить. Я привык к хорошей еде и никогда не отвыкну.

Продолжайте, свиньи, свой танец. Какое мне до этого дело?

Но это истиннее, чем все, что я написал в последний год. Может быть, все дело в том, чтобы набить руку. Когда‑нибудь я еще научусь писать.

Вот уже целую неделю каждый вечер приходит сосед по комнате, чтобы побороться со мной. До сих пор я его не знал и не разговаривал с ним. Мы обменивались только восклицаниями, которые «разговором» не назовешь. Борьба начинается с «Итак»; «Негодяй!» – стонет порой один из нас под крепкой рукой другого; «Вот» – сопровождает неожиданный удар; «Хватит!» – означает конец, но борьба еще некоторое время продолжается. Большей частью он уже от дверей снова вскакивает в комнату и отвешивает мне такой удар, что я падаю. Из своей комнаты он потом через стену кричит мне «Спокойной ночи». Чтобы окончательно прервать это знакомство, мне пришлось бы съехать, – запирание двери не помогает. Однажды я запер дверь, ибо хотел почитать, но сосед киркой разбил дверь и, поскольку он, раз взявшись за что‑то, уже с трудом мог остановиться, я сам чуть не пострадал от кирки.

Я умею приноравливаться. Приходит он всегда в определенное время, и потому я берусь за легкую работу, которую при надобности могу сразу же прервать. Например, навожу порядок в ящике, или что‑нибудь переписываю, или читаю скучную книгу. Но как только он появляется в дверях, я должен все бросить, сразу задвинуть ящик, положить ручку, отбросить книгу – он хочет только бороться, и больше ничего. Если я хорошо себя чувствую, то поддразниваю его, пытаясь сперва уклониться от него. Пролезаю под столом, кидаю ему под ноги стулья, издали подмигиваю, хотя проделывать с незнакомым человеком такие односторонние шутки, конечно же, пошло. Но чаще всего мы сразу же обхватываем друг друга для борьбы. По-видимому, он студент, целый день занимается и хочет вечером перед сном размяться. Ну во мне он имеет хорошего противника, наверное, если отвлечься от переменчивой удачи, из нас двоих я более сильный и ловкий. Он же – более выносливый.

28 мая. Послезавтра еду в Берлин. Несмотря на бессонницу, головную боль и заботы, я, кажется, в лучшем состоянии, чем когда‑либо прежде.

Однажды он привел девушку. Пока я здороваюсь и не обращаю на него внимания, он бросается на меня и рывком поднимает в воздух. «Я протестую», – закричал я и поднял руку. «Молчи», – шепнул он мне в ухо. Я понял, что он любой ценой, даже позорными приемами, хочет победить, чтобы показаться девушке во всем своем блеске.

– Он сказал мне: «Молчи», – кричу я, повернув голову к девушке.

– Ах ты подлец, – тихо простонал мужчина, потратив на меня всю свою силу. Но все‑таки потащил меня к дивану, бросил на него, встал коленями на мою спину, подождал, пока к нему вернется речь, и сказал: – Вот он и лежит.

«Пусть он еще раз попробует», – хотел я сказать, но после первого же слова он так вжал мое лицо в валик, что мне пришлось замолчать.

– Ну ладно, – сказала девушка, которая села за мой стол и прочитала лежавшее там начатое письмо, – разве мы не уйдем сейчас? Он как раз начал писать письмо.

– Он и не кончит его, когда мы уйдем. Иди-ка сюда. Потрогай, например, ляжку, он же дрожит, как больное животное.

– Я говорю, оставь его и пойдем.

Мужчина неохотно слез с меня. Я тем временем отдохнул и мог бы теперь избить его, но он напряг все мышцы, чтобы не дать мне подняться. Он дрожал, а думал, что дрожу я. Он даже сейчас еще дрожал. Однако я оставил его в покое, потому что тут была девушка.

– Вы, наверное, сами можете судить об этой борьбе, – сказал я девушке, прошел с поклоном мимо нее и сел к столу, чтобы продолжить письмо. – Так кто же дрожит? – спросил я, прежде чем начать писать, и подержал ручку в воздухе в доказательство того, что уж никак не я. Когда они были уже в дверях, я, не отрываясь от письма, бросил им короткое «адье», но потом брыкнул ногой, чтобы по крайней мере для себя отметить прощание, которое