Когда в 2018 году решили затопить „Клюваж“, начались дискуссии: куда пойдет радиация, в какую сторону? Россияне захватили верхнюю часть Донецкого кряжа, его высоты, а украинцы оставались в низинах, поэтому что в Луганской области, что в Донецкой вода по выработкам шла с бесконтрольно затопленных россиянами шахт в сторону рудников на подконтрольной Украине территории. Иногда это приводило к катастрофам: в мае 2018 года в Луганской области за несколько дней полностью затопило работающую шахту „Золотое“, которая вообще-то могла кормить свой поселок вместе со школами и больницами еще полвека.
Узнав о ситуации с „Клюважем“, я пошел за разъяснениями к главе совместной группы ученых — гидрогеологу Евгению Александровичу Яковлеву, которому тогда шел восьмой десяток. Это был удивительный старик с непререкаемым авторитетом. В марте 1986 года, за месяц до Чернобыльской катастрофы, он с группой товарищей проводил исследования в районе АЭС и обнаружил, что подземные воды в сотнях метров от реактора почему-то теплые, их что-то греет. Яковлев забил тревогу и пошел в ЦК Компартии Украины. Его отправили в профильный отдел ЦК КПСС в Москву, где жестко отчитали за паникерство. Разбор его персонального дела на парткоме назначили на 10 мая 1986 года, Яковлев пришел туда уже с вещами — собирался ехать в Чернобыль, где взорвался один из реакторов. Разумеется, никакого заседания по его делу уже не случилось. Короче говоря, доктор технических наук Евгений Александрович Яковлев политических резонов в своей деятельности никогда не учитывал, говорил все как есть. Для меня он оказался уникальной находкой — я к тому времени уже столкнулся с уважаемым экспертом, тоже доктором наук, который твердо говорил, что никаких больших экологических проблем российская оккупация Донбасса за собой не повлекла. Порасспрашивав донецких знакомых, я выяснил, что у ученого двое взрослых сыновей в Донецке под надзором МГБ, практически в заложниках. И таких случаев хватало.
„Понимаете, Донбасс, его природное состояние недр, изучен классически, как никакой другой каменноугольный бассейн, — пояснял мне Евгений Александрович. — За двести лет было извлечено примерно десять миллиардов кубических метров угля и пород. В целом регион оседания поверхности, если его обводить по кругу, — пятнадцать тысяч квадратных километров. То есть геологически весь регион изменен полностью! Но пока работали шахты, пока был водоотлив, пока оседания контролировались маркшейдерами — все находилось в относительном равновесии. Что происходит сейчас, толком никто не знает“.
Вывод у моей статьи получался неутешительный. Не только Яковлев, но и другие эксперты подтверждали: в среднесрочной перспективе Донбасс с высокой долей вероятности станет зоной техногенного бедствия. Это будет 15 тысяч квадратных километров соляных болот с разрушенными трубопроводами и дорогами, где невозможно капитальное строительство и почти полностью отсутствуют собственные источники питьевой воды. Процесс деградации будет сопровождаться десятками локальных гидроударов, эквивалентных землетрясениям в три-четыре балла, влекущих разрушение коммуникаций и строений. Причем дело может не ограничиться территорией „Л/ДНР“ — существуют серьезные трансграничные риски для Азовского моря и южного региона России с центром в Ростове-на-Дону.
Опубликовать все это я планировал в „Газете.ру“ — московском интернет-издании с многомиллионной аудиторией. Отдел политики изучал мой текст почти месяц, потом мне удалось убедить моего редактора, что пришла пора его ставить — к тому времени главного редактора сайта уже уволили и начали постепенно убирать людей из отдела политики; Лиза Маетная, которая меня туда приглашала, тоже ушла. Новый редактор отдела сверстал мой текст без сокращений и выпустил ровно 1 мая 2017 года, когда все начальство разъехалось на каникулы.
После выхода материала в экономической подгруппе Минской трехсторонней группы (в ней представители России, Украины и ОБСЕ должны были решать оперативные вопросы конфликта) случился скандал. Летом 2017 года меня лишили аккредитации в „ДНР“, а заодно тихо и уважительно уволили из „Газеты.ру“, выплатив по ходу трехмесячного расставания три зарплаты. Больше ни одного моего текста там не опубликовали. Остатки отдела политики и моего редактора тоже уволили, он пошел работать на RT — помню, я очень удивился.
„Клюваж“ — это только одна история из многих. Как-то, еще при Александре Захарченко, я попал в донецкий Институт горной геологии, геомеханики и маркшейдерского дела (в „ДНР“ его стали называть „республиканским“ — РАНИМИ). Место это было крайне шизофреническое: создал институт талантливый геолог Николай Азаров, который потом неожиданно стал главой всех украинских налоговиков, а потом и премьер-министром при президенте Януковиче. Соответственно, в кабинете директора РАНИМИ висели портрет самого Азарова, фотография директора, которому вручал награду президент Украины Виктор Ющенко, — и портрет Захарченко.
Со мной разговаривал замдиректора РАНИМИ, доктор технических наук Виктор Дрибан. Этот текст я опубликовал уже в „МК“ — все пытался докричаться как-то до Москвы. Дрибан показывал мне снятые с высоты птичьего полета фотографии залежей опасной химии под Горловкой. Когда-то там был закрытый советский военный завод, от него остались 300 тысяч тонн отходов — по слухам, от производства химического оружия. В 1989 году обвал в шахте около завода привел к тому, что отходы (они лежали под открытым небом, но на бетонных подушках) протекли вниз: погибли не менее шести человек, защитные противохимические костюмы приехавших горноспасателей не спасали от этой дряни — они тоже погибли за считаные минуты. Случилось это более сорока лет назад, а бочки с 300 тысячами тонн отходов так и остались в Горловке — вот их мне Дрибан и показывал, рассказывая о давней аварии. Вердикт ученого был однозначным: „Ответ на все вопросы по Горловке прост: нельзя бомбить склады химических отходов!“ Химия, убивавшая людей, теперь хранилась совсем рядом с линией фронта — примерно километрах в пятнадцати. Она и сейчас там — на том же расстоянии от войны: под Торецком фронт так и не сдвинулся ни на метр до июня 2024 года, да и потом преодолеть развалины города российская армия не могла больше года.
Мои статьи привели не только к моему увольнению — были и положительные последствия: после 2018 года ученые стали брать меня в свои экологические экспедиции. В одной из таких поездок я услышал знакомое название — участники экспедиции рассказывали, что в 1950-х под поселком Новотроицким строили урановый рудник, да так и не достроили: случилась авария, все затопили.
Я поначалу не поверил. Новотроицкое я хорошо знал — поселок располагался аккурат между Волновахой, где жили родители моей нынешней жены, и Докучаевском, где жила родня бывшей. Однако родственники в Волновахе спокойно все подтвердили: „Там карьер с потрясающе чистой водой и глубоко. Плывешь, смотришь вниз, а там экскаваторы стоят, красиво!“ А радиоактивным щебнем с этого рудника, как оказалось, местные фермеры засыпали проселочную дорогу, чтоб грязи не было; пыль от этой дороги летом поднимается в воздух. Раком в Новотроицком болеют часто. Привозили ли оттуда на продажу овощи в Волноваху, я спросить не решился, но это очень характерная для Донбасса картинка: такой вот экологический апокалипсис, в котором продолжают жить люди.
„Это уже наработанная практика! — сообщил мне уважаемый Евгений Александрович Яковлев. — Мы так целый город уже теряли — Стаханов в Луганской области. Когда там упустили водоотлив, все разрушилось за три года. Случилось это на рубеже 2000-х, когда
