«…Аминь…» Верующие из бойцов крестятся.

– Война – ни хорошо ни плохо. Данность. Все только и делают, что воюют. Лишь говорят «нельзя», чтоб другие не были готовы, – говорит из темноты Михалыч.

– Вот-вот, всё обман, – подхватывает Тюмень. – Если бы люди не любили убивать, не было бы фильмов. Всех этих боевиков. Учебник истории из чего состоит? Посмотри, о чём все фильмы, книги, все герои. Лучший всех убивает, забирает женщину.

– Скажешь, нравится убивать?

– А чё, нет, что ли? – вставляет за Тюменя Шива.

– А хз, честно, – шепчет сам себе Шахид.

«…Братва. Мне нужна злость, мне нужна дерзость, мне нужна стремительность… Нужна победа…»

– Знаю только одного бойца, который после двух ранений продолжает верить людям, – произносит Михалыч.

– И кто же это?

– Мохнач, наш пёс.

Лёгкий смех, кряхтение.

Тюмень нагнулся за парой поленьев, заглянул в печь, выцеливает, куда их лучше вложить:

– Но и не думаешь, когда убиваешь. Просто ты или тебя, – говорит задумчиво.

«…Та лесополка наша уже. Нам просто осталось до неё добраться. Не жалеть себя, но беречь. Не жалеть никого, беречь себя и братишку. Быть внимательными, дерзкими, смелыми и злыми…»

– Умирать не страшно. Просто жить хорошо. Страшно подвести своих, – добавляет Тюмень.

– Ладно, давайте спать уже. А то журналист сейчас всё услышит, решит, подонки какие-то.

Тюмень осторожно потянул полено назад из дверцы, смахнул пальцами какого-то замешкавшегося жука, внимательно осмотрел, задвинул полено обратно.

– Так и есть.

«…Слушаем боевой приказ – совершить марш в направлении пидараса, навтыкать в хвост и гриву и вернуться назад. Всё. Задача простая. Выполнимая. Все услышали? Командиры отделений, личный состав к выдвижению. Вперёд».

«Кто умрёт, тот пидарас», – кричит кто-то из бойцов.

«Кто умрёт, тот пидарас», – подхватывают хором остальные.

Белый квадрат на чёрном фоне

Иногда стараюсь вспомнить, представить детали, но не могу. Могу рассказать, описать, но как только пытаюсь в воображении воспроизвести картинку – пустота, вырезаны фрагменты.

В тот день у меня болели зубы. Не сами зубы, а корни. Казалось, всю ночь добывал ими руду и теперь натруженно гудит где-то в дёснах. В принципе, работе это не мешало. Даже напротив, помогало не особо концентрироваться на видимом. Если бы не Андрюха, может, вообще не обратил бы внимания.

– У тебя нервный тик, что ли? – неожиданно спросил он. – Желваки ходуном.

– Да нет, – удивился я, – зубы чуть болят.

Когда он спросил, только тут и ощутил, что корни ломит. Мы в это время снимали фото-видео на заправке в пригороде Северодонецка. Материал получался хайповый – складская постройка выкрашена чёрно-красным, крупными буквами: «Правый сектор»[1], рядом в канаве брошенная БМД с перебитой гусеницей, сама бензоколонка сильно постреляна, валяются боеприпасы всякие, разбиты стёкла, груды вещей и бумаг по полу. Как-то так.

Тела казнённых лежали в топливных ёмкостях – со связанными руками, наполовину утопленные, смотрели на меня с трёхметровой глубины, когда открывал большой квадратный люк и ловил свет, чтобы хорошо навести камеру.

– Материал, конечно, огонь, – кивает Андрюха, потирая виски.

Он старый мой товарищ и коллега, сейчас снимает для RT как внештатный. Гоняется за яркой картинкой, вот, приехал – давай, говорит, что-нибудь пожёстче. С этим тут проблем нет. Правда, не думаю, что это можно выпускать. Я и сам уже снимал здесь, но не стал публиковать, ограничился очерком. Всё-таки кадры – жесть, блюрить много придётся.

За заправкой противопожарный ров, месяц назад там лежали тоже. Следом за армией был следком, взяли экспертизу ДНК, захоронили. А этих вот не достать, никто возиться не хочет. Я сплюнул бычок в сторону, сразу вытянул зубами ещё одну из пачки – может, корни чуть поменьше гудеть будут.

– Поглядывай под ноги, – говорю Андрею.

Тот побрёл отлить в стороне, но теперь тормознул, понял, о чём речь. Разминирования не было. Я вообще не люблю это место. Когда только прибыл, местные сразу поделились: «Там тааакоооое!» Заехал раз, глянул, больше не хотел. За короткое время много было разных людей, некоторые просили показать, узнав от знакомых. Но я отговаривался или тянул время, а по темноте между минами ходить не все любят. Просто не вижу резона. Если тратишь на что-то время или даже малое усилие, то это должно иметь смысл, что-то прибавлять. Но это место нездорово – только отнимает, лишает чего-то. Поселяется пустота.

– … – выругался Андрюха, отворив люк.

Сейчас пытаюсь вспомнить – отсутствуют кадры. Вижу только квадрат неба в отражении. Другу не смог отказать. Зато помню, как челюсть ныла. Ещё сигарету.

Вообще зубы у меня крепкие, здоровые. У дантиста только в юности был, и то по глупости. Когда собрался идти в армию, кто-то насоветовал: мол, проверь, там такой авитаминоз будет, что развалятся, если что не так, ну, думаю, надо. Док сказал, что в целом бивни, как у слона, только курить поменьше надо, но всё-таки нашел какие-то изъяны, немножко посверлил, что-то туда вложил, сказал прийти в другой раз.

– Смотри не свались вниз, – осторожно напоминает Андрей. Сам боится.

Действительно, голову немножко кружит. Известно, если дышать бензином, можно потерять сознание, в детстве мы с сёстрами баловались – открывали дедов бидон с дефицитным девяносто вторым, приближали лица друг к другу, сидели, хихикали, ловя лёгкую эйфорию. Если б не сухой закон, я бы бухал здесь каждый день. Как-то надо мозги отключать. Пусть голова покружится, не повредит. Пахнет не только бензином. Хоть тела наполовину погружены, можно сказать, забальзамированы, к запаху топлива примешивается тошнотно-сладкий запах разложения. Люки широкие, примерно метр на метр, упасть легко. На блестящей плёнке топлива отчётливое собственное отражение. Как в зеркале.

– Не читается, что там на бумажке?

Вот зеркало. В нём я. Рядом погибший. Мы с ним на одном уровне. Три метра вниз и, так сказать, на одной волне. Наступает, можно сказать, равенство.

– Эй, не слышишь, что ли? – повторяет он.

Воспроизвожу в памяти – вижу только себя в прямоугольном экране на фоне неба. Никаких тел. Кто-то отредактировал кадры. Файлы отсутствуют. Но вспомнил вопрос Андрюхи – и точно, был листок на груди. А в сознании картинка не складывается.

Могу описать – руки связаны в локтях скотчем, к груди одного из тел примотан лист бумаги. Мужчины. Лежат на спине. На головах чёрные пакеты, завязаны на шее, но лица открыты. Трудно представить, самому иногда кажется, что воспоминания путаются. Но открываю фото, нет, всё верно, лежат, глядят оттуда, у одного видны локти – руки неестественно выведены, это для мёртвых обычное дело, а может, плечи вывернуты или позвоночник. Пакеты задраны на макушку. Получается, перед смертью им лица открывали, наверное, убийца хотел в глаза смотреть. Но это я додумываю, конечно, не знаю, что там было. А надпись бензин растворил. Только размытые следы. Да и повторю, голова кружилась, зубы гудели. Квадрат белого неба во тьме, моя голова на фоне квадрата.

– Закрывай, тошнит уже, – говорит Андрюха.

Опускаю камеру, выпрямляюсь, достаю сигарету. Постоять, передохнуть. Подышать немного. Однако зубы ноют. Возле хозпостройки, выкрашенной чёрно-красным флагом националистов, из канавы кваканье в сто голосов. Тут видел, местная детвора развлекалась – ссыпают порох из патрона на листок, складывают его, туго сворачивают, получается петарда. Её впихивают в рот лягушке, поджигают, откидывают. Тугой хлопок, лягушка в клочья. Какое время, такие и игрушки. Я рассердился, конечно, плохих слов наговорил детворе, отобрал, что мог. Не уверен, что подействовало. Вспомнил ещё что-то. Ведь сам таким был. Кто не ощущал в детстве какое-то запретное познание границ жизни через мучение другого? Отрывать крылышки мухе и смотреть. Потом – по одной – ножки. Потом…

В человеке сокрыто тёмное. Иногда получается это загасить, но, как только появляется безнаказанность, всесилие тут как тут. И уже другие вопросы. Трудно быть