На письменном столе деда, завернутый в ватное одеяло, лежал Дмитрий Казаринов. Заходясь в звонком плаче, он заявлял о своем праве на жизнь.

– Галя! Это ты?! – Поднявшись с дивана, Григорий испуганно смотрел в глаза жены. – Значит, плакал он, Дмитрий, а не Христос на руках Марии?!

– Гриша, ты, видимо, болен, – забеспокоилась Галина. – О каком Христе и о какой Марии ты говоришь?

Вместо ответа Григорий притянул к себе жену и с силой прижал к своей груди ее голову.

И, словно почувствовав прилив большого человеческого счастья, что жизнь посылает людям очень редко, ребенок затих.

– Я покормлю его, он голоден. – Вытирая рукой слезы, Галина поднялась с пола, подошла к столу, развернула ребенка и, опустившись в кресло перед Григорием, расстегнула две верхние пуговицы кофты.

Увидев, как сын его, хватаясь пальчиками за грудь матери, жадно припал ртом к соску, Григорий встал и, опираясь на тяжелую трость, замер перед Галиной и сыном.

– Ты о чем задумался, Гриша? – спросила Галина, не спуская счастливых глаз с мужа.

– Если бы Рафаэль дожил до наших дней, то быть бы тебе увековеченной в образе мадонны с сыном на руках.

– Ты видел сон, Гриша? Ты так метался.

– Да, я видел странный и вещий сон. С простреленным навылет сердцем я вел в атаку батальон на высоту, где мне уже была уготована стела, под которой меня должны были похоронить как героя. Но я так хотел жить!.. Ради тебя и ради сына.

– Но ведь тебя не похоронили? – пытаясь шуткой разрядить напряжение, еще живущее в душе Григория, спросила Галина.

– Меня не похоронили. Меня спас раненый младенец Святой Марии. – И тут же добавил: – Нет, меня спас не раненый сын Марии, меня спас наш проголодавшийся сын Дмитрий.

Опустившись на колени перед сидящей в кресле Галиной, Григорий бережно отнял от ее груди пухлую розовую ручку сына и поднес ее к вздрагивающим губам.

– Мы с тобой, сынок, возьмем еще не одну высоту! Мы ведь из рода Казариновых!..

Москва, 1984–1987

Примечания

1

Трое составляют коллегию (лат.).