Мне не хотелось быть таким поваром, и поэтому я лишний раз старался не рассказывать никаких подробностей о происходящем со мной.

— Пацаны… Все мы русские солдаты. И не важно, где мы служим. В каком подразделении. Главное, что мы все защищаем Родину, — говорил я своим соседям по палате.

Тем более, что палата у нас была замечательная. Вместе со мной лежали интереснейшие личности. Иван тоже служил в ВДВ во вторую чеченскую компанию и находился здесь после осколочного ранения у Вербового под Запорожьем.

Его призвали по мобилизации, и он уехал на войну в составе московских «мобиков». Уже по дороге к передку их подразделение попало под раздачу и понесло первые потери. Оказавшись на передке, они заступили на позиции второй линии обороны и раз в две недели меняли тех, кто был на нуле. В один прекрасный день к их позиции выкатился только прибывший на ЛБС танк «Леопард» и расстрелял их тремя выстрелами. Осколком Ивану перебило правую руку, и в тот же день он был отправлен с перекладными в госпиталь. Его война на этом закончилась. Умельцы хирурги собрали ему руку и скрепили ее спицами. Иван очень надеялся, что рука у него зарастет, и он еще сможет погонять на своем стареньком «Харлее».

— Так-то мне повезло, конечно, если вот все обстоятельства взвесить и обсудить. Я вот все думал, как я так.

Жена скоро рожать будет, а я на войне. И тут вот тебе раз, — радовался Иван счастливому стечению обстоятельств.

К нему часто приходила его молодая жена Соня, которая была на девятом месяце, и они подолгу сидели в вестибюле или прогуливались по аллеям парка. Соня была младше Ивана на пятнадцать лет и с любовью называла его «Иван Палыч».

— А как получилось-то? Повестка пришла, и Сонька говорит: «Давай расписываться! И копию создавать». Я сначала не понял, что за копия такая?! А она говорит: «Эх, какой же вы, Иван Палыч, человек несообразительный. Ты же на войну идешь. Ребенка нужно зачать на всякий случай». И получилось почти сразу.

— Так это же воля Господа! — подхватывал «Васо», который был из нас самым опытным бойцом.

«Васо» воевал еще с четырнадцатого года и отметился во многих местах. Начинал он в отдельной роте морской пехоты, которая преобразовалась в ОРБ «Спарта» под командованием «Мотора». Он принимал участие во взятии гостиницы у Донецкого аэропорта и других точек начала становления Донецкой Народной Республики.

— Время тогда было непростое. Организовывались по ходу боев. Преобразования и расширение подразделения были обусловлены постоянными пополнениями добровольцами, которые по зову сердца ехали защищать «Русский мир». Книгу можно написать целую. А то и несколько! — вещал «Васо» свесив раненую ногу с кровати. — Под песню «Донбасс вставай» парни шли в бой, не щадя живота своего.

«Васо» был человеком православным и выглядел как дородный батюшка. Когда он рассказывал свои истории, речь его звучала убедительно. Он имел прекрасную привычку поглаживать свою бороду во время рассказа и для убедительности наклонялся лицом к собеседнику, упираясь в него взглядом. В последний раз на боевом выходе они попали под украинскую птицу с «ночником», которая бесшумно скинула на них пару ВОГов. Он, как и Ваня, был москвичом из далеких девяностых. Он любил порассуждать о вечном и мечтал в конце войны помогать пацанам с посттравматическим расстройством личности. К нему тоже часто приходила жена Марина, напоминая мне о Маринке, которая была где-то рядом в Москве.

Нас, стариков за сорок, разбавляли еще трое молодых парней, которые часто разговаривали по телефону с мамами. Чтобы не слушать их личные разговоры, когда они начинали общаться, я уходил на балкон. Мне тяжело было слушать их сентиментальные беседы, и я прятался от этого на балконе, где я мог быть наедине с самим собой. У каждого из ребят была своя, не менее интересная история. С чего бы мы ни начинали разговор, он неизбежно перетекал в военные рассказы и сравнение, у кого как было в подразделении. Наговорившись и устав от этих рассказов, я ковылял на костылях на улицу и подолгу сидел на скамейке, привыкая к миру и Москве.

Посетители

Первый приехал муж моей двоюродной сестры — Леша.

Мы встретились на улице. Я в третий раз поймал на себе взгляд, которым смотрят на приведение, которое должно быть мертво и чудом выжило. Мы обнялись, и он стал тактично расспрашивать меня о Бахмуте.

— Вы там вообще молодцы, конечно. Я восхищен вашей работой. Это, конечно, сила!

— Вы тут ролики смотрите?

— Конечно! Мы же все следим за вами. Вы единственные, кто наступает на сегодняшний момент.

Во мне стали бороться смущение и гордость за подразделение, в котором я служил. Я расспросил Лешу о новостях и, утолив жажду, выдохся морально. Мне, с одной стороны, хотелось рассказывать, как там обстоит ситуация на самом деле, но и вываливать на него то, что накопилось за эти месяцы, я не хотел. Он привез телефон и, когда мы попрощались, я мысленно проговорил номер телефона и набрал отцу.

— Привет, пап. Я в госпитале.

— Привет, сын. Руки, ноги на месте?

— Да. Все в порядке. Осколков много, но это не смертельно. Сказали, все почистят.

— Вот и хорошо, сынок. Вот и ладно.

Я слушал его голос, смотрел на деревья в Сокольническом парке и боялся, что сейчас я открою глаза и пойму, что я заснул в подвале своей располаги в Бахмуте. Представив это, я вспомнил, что в Бахмуте мне иногда казалось, что я сейчас открою глаза и окажусь в своей постели в Москве и пойму, что все это мне просто приснилось.

На следующий день приехал Саня, которому наш общий друг Гарик помог получить пропуск. Мы давно с Саней знали друг друга и даже вместе работали в одном проекте психологами. Саня был родом из Мариуполя и для него, как и для меня, эта война была гражданской. Его семья после штурма разделилась на две части, но он поддерживал отношения и с теми, кто уехал в Европу, и с теми, кто остался тут.