— Немцы в плане войны были хороши. Но мы и их нагнули. И тут всех нагнем, — подвел итог дискуссии командир.

— Другого выхода у нас уже нет. Но это еще не конец истории…

— Да?

— Артиллерия считалась Богом войны ровно до 6 августа 1945 года, пока кто-то из американцев не написал на корпусе атомной бомбы «Малыш»: «Ultima ratio regum». Так последним доводом современных «королей» стало ядерное оружие, и с тех пор считается, что именно оно является самым весомым аргументом, который был предъявлен миру всего однажды, зато очень ярко и убедительно.

Пополнение прислали из «стареньких». Насколько я слышал на тот момент, «Проект К» закрыли в декабре и перестали давать ЧВК «Вагнеру» набирать заключенных. Поэтому к нам стали привозить тех, кто был набран ранее, но не был на передке, а строил «Линию Сталина». Это была линия укреплений с минными полями и зубьями дракона.

— Привет, мужики! Мой позывной «Констебль». С этого момента я ваш командир.

Я смотрел на бойцов и видел, между нами, огромную пропасть. Им было страшно, как мне три месяца назад.

— Много говорить не буду. Завтра выдвигаемся в шесть утра, пока темно. Вам каждому выдали часы, так что я за вами приду в пять сорок пять. Запоминайте самое главное: когда пойдем, расстояние между вами должно быть не меньше семи метров, если вы, конечно, хотите выжить. Двигаемся и контролируем друг друга. Слушаем меня беспрекословно. Вопросы?

Они молча покачали головой.

— Хорошо. Если сможете, то постарайтесь поспать.

Домашняя обстановка

Ночевать я пошел к «Горбунку». Он был в Зайцево на базе «тяжей». Ребята встретили меня тепло и усадили попить с ними кофе. Сквозь пелену сна я отвечал им на вопросы про последние штурмы и понимал, что единственное, чего я сейчас хочу, это спать. Особую заботу ко мне проявлял боец, которого я называл «Старый». Он пришел в «контору» с воли, но имел криминальное прошлое. Не успел я снять броню и разгрузку, положить автомат и каску, как он тут же стал предлагать мне ништяки. Первое время сладкого мне не хотелось, да его и не было. А когда пошли первые трофеи, ребята стали делать «разгоны». Шоколада с конфетами стало много, но больше я налегал на печенье. Бывали дни, когда кроме кофе и печенья я не ел ничего.

— «Констебль», будешь кофеек?

На фото боец «Старый»

Я сонно кивнул ему головой.

— А конфетку или шоколадку?

— После бани. Помыться хочу сначала и один побыть. Сил нет пацаны разговаривать.

А сам в то время думал: «Дай отдохнуть уже мне “Старый” и не приставай со своей заботой!».

«Пионер» выделил мне отдельное место рядом с теплой стенкой. Тут я мог раздеться до белья и поспать в спальнике в одних трусах. Мне не нужно было сидеть на рации, думать и решать задачи, от которых зависела жизнь людей. Я мог просто лежать и тупить в телефон, в котором была закачана музыка и фильмы. Периодическое уединение — это одна из базовых потребностей любого человека. Каждому из нас требуется время и пространство, в котором я могу быть только с собой. Наверное, пацаны, которые годами жили в тюрьмах и зонах, в местах, где у тебя физически нет возможности побыть одному, были лучше адаптированы к проживанию в общежитии в отличие от меня. Я же нуждался в этих минутах и часах, когда я мог быть только сам с собой и наслаждаться кантовским «звездным небом над головой и моральным законом внутри меня» в полном одиночестве. Поэтому я любил ходить с передка в Зайцево в одиночку. Здесь же, на территории «тяжей», я мог в полной мере и со всеми удобствами удовлетворить эту экзистенциальную потребность в уединении с наибольшим комфортом.

— Все! Спать! — говорил я и отворачивался от них к стенке.

Я втыкал наушники и перемещался в мир кино, музыки или размышлений. Отдельным удовольствием был сон без обуви. Еще с армии я знал, что ноги во сне нужно держать чуть выше, чем голову, чтобы во время сна создать отток крови. Так, кстати, спали самураи и умные японцы. Эти часы и минуты позволяли мне оставаться гражданским и надеяться по возвращению очень быстро адаптироваться к мирной жизни. Именно поэтому я слушал чаще всего попсу и шансон, с его простыми человеческими чувствами и жизненными трагедиями маленьких чеховских людей.

— Спокойной ночи, «Констебель» — шутил я с собой над своим воякой.

— И тебе не хворать, психолог, — миролюбиво отвечал мой солдафон. — Смотри не расслабляйся. Подъем в пять тридцать.

— Сам не проспи… — думал я, проваливаясь в вату сна.

Ровно в шесть утра я вошел в помещение, где размещались «пополняхи», ожидая увидеть собранных бойцов, ожидающих выдвижения на передовую с серьезными, сосредоточенными лицами. Но вместо этого я услышал коллективный храп спящих мудил, которые не смогли встать вовремя.

— Подъем блядь! — заорал я — Вы что дети? Не можете встать вовремя? Если вы не способны на такую мелочь, вы трупы. Жить вам пару дней от силы с таким подходом к дисциплине.

Я стал толчками поднимать это сонное царство потенциальных «двухсотых».

Бойцы заметались по комнате и, к моему удивлению, очень быстро поднялись и собрались.

— Куда ты тащишь свой контейнер? Зачем тебе на передке мешок с барахлом?

— Там вещи теплые… Нужное все, — выпучив глаза скороговоркой тараторил боец.

— Да там этих вещей, которые остались от убитых, тонна!

В бою добудешь себе что-то хорошее. А не добудешь, там они тебе уже не понадобятся, — говорил я ему, глядя в лицо, как старшина, которого играл Бондарчук в «Девятой роте». — Выкидывайте все лишнее! С собой берем не больше пяти килограмм!

Я вел пополнение и привычно прислушивался к небу и звукам вокруг.

«Странно, почему я не слышу ни одной птицы? — подумал я и стал высматривать хоть одного воробья или синицу. — Нет. Птицы не глупые существа. Все живое, кроме