— Кроме меня ученые тут есть?

— А ты разве ученый?

— Ученый, — Роман Кириллович ответил тихо, не очень уверенно.

— Это хорошо, — благожелательно сказал его сторож. — И чему же тебя жизнь научила, дядя?

Роман Кириллович не нашелся что сказать. Смотрел в серое лицо человека с автоматом — и все знания его были бесполезны. Что такому человеку можно сказать? Про русскую демократию? Что столичный интеллигент может сказать человеку с окраины, который убивал других людей и которого тоже убьют? И дело вовсе не в борьбе за русскую идентичность, за русскую речь, совсем нет. А в чем дело, ученый не понимал. Роман Кириллович подбирал слова, и все слова оказывались никудышными.

— Да ты не тушуйся, мил человек. Если знаешь, что сказать, скажи. Книжек, поди, много прочел.

— В книжках, — сказал Роман Кириллович, — сказано: не убий. Нельзя никого убивать. Не наше дело судить.

Макар тихо переложил автомат с руки на руку и сказал доброжелательно:

— Да ты не переживай. Ну, мало ли что бывает. Так уж вышло. Никто не хотел убивать. Господь прибрал. Безгрешных-то нет. Ну, убили злые люди, так, поди, за дело убили-то.

Поглаживая приклад автомата, Макар говорил:

— Сам жив, и славно. День еще прожил. Спасибо скажи. Давай ночевать. Поспи, пока дают.

Роман Кириллович почувствовал, как он устал. Он поискал глазами кровать, но ничего похожего на кровать в бетонном помещении не было.

Старый ученый лег на пол, на полосатую цыганскую циновку; нечистая циновка пахла калом, и запах теплых экскрементов успокоил Романа Кирилловича. Он уснул.