По старой, с обитыми ступеньками лестнице он поднимается на третий этаж. Тетя Даша, заслышав его шаги в передней, выходит из кухни. Увидев хмурое, насупленное лицо постояльца, качает головой: «Замаяли человека».

Дядя Петя нервно вертит ключом, открывает дверь и, не снимая плаща, проходит в комнату.

«Если бы знать, что так получится…» — шепчет он и, не зажигая огня, подходит к окну. И снова, как утром, разглядывает улицу. Глаза, не свыкшись с темнотой, плохо видят, и дом напротив кажется ему сейчас огромной серой глыбой, и все вокруг темно, смутно, как и в душе у дяди Пети. Он смотрит на небо, слушает шорохи вечерней улицы. «Что же делать, раз так повернулась жизнь? Разве виноват? Еще мелькают чьи-то пристальные, все понимающие глаза. Чья-то улыбка укоряет его: «Зачем говоришь неправду? Хотел залечь, отойти в сторонку?» Но укор этот глух и так слаб, что дяде Пете ничего не стоит отмахнуться: «Попробовали бы на моем месте. Испытали бы…» Он вздыхает и напряженно всматривается в фасад противоположного дома, что-то там разыскивая.

Наконец становится ясно, что он ищет:

— Мазурики! Убрали-таки одежду с балкона. — Дядя Петя приглушенно, тихо смеется.

И тут же, отойдя от окна, шарит по стене рукой, нащупывая выключатель.

Мягкий матовый свет взмывает по стенам. Вместе с ним исчезают в душе дяди Пети последние тени.