— Как можно по Парижу бить бомбой? — воскликнул Роман Кириллович. — И если вы меня отсылаете отсюда, то укажите верную дорогу!

Люди стояли молча, слушали.

— Дорога, между прочим, совершенно разрушена. Нет названий улиц. Ваша карта никуда не годится.

Роман Кириллович переводил взгляд с одного на другого, но никто больше с ним не заговаривал. Роман Кириллович тронул рукав Василия в надежде, что шофер откликнется; но даже словоохотливый Василий не отозвался. Тогда Роман Кириллович, насупившись, сосредоточившись на том, что предстояло, повернулся спиной к собранию и двинулся от ангара в ту сторону, откуда шел рев танков. Он прошел мимо женщины с вязанием, сидящей на поваленных бетонных блоках, прошел мимо покореженной машины, с которой сняли колеса, пошел в ту сторону, какую указал ему Варфоламеев. Город был уничтожен, и те дома, что уцелели, не выстраивались в улицы. Роман Кириллович брел от дома к дому, вдыхая холодный воздух, сладкий от гари.

Макар тем временем связал фон Арниму руки за спиной.

— Чтобы не бежал, когда через поле пойдем.

Варфоламеев сказал:

— Развяжи. Некуда бежать. Мы с немцем вдвоем туда пойдем. Ждать меня не стоит. А Прокрустов сам дорогу найдет.

— Ты что, Андреич? — Василий насторожился.

— Уходите в восточную часть города. Туда придут регулярные части.

— А ты, Андреич?

— Ну-у. Мне Прокрустова надо выручать. Депутат все-таки. В оперу вместе ходили. Севрюгу ели.

— Один пойдешь? Нет, Андреич, я с тобой. Как я тебя оставлю?

— Можешь погибнуть.

— Вместе катались по Москве, и здесь вместе пойдем.

— Глупости.

Тем временем Роман Кириллович, пройдя изрядную часть пути по руинам, вдруг круто развернулся и двинулся обратно. Он шел обратно к ангару той же безумно-сосредоточенной, упорной, беспощадной к своему старому телу походкой. Роман Кириллович, влача свое больное тело по рытвинам, снова миновал покореженную машину, прошел мимо сидевшей на бетонных балках женщины и приблизился к Варфоламееву.

— Вы не сказали мне, — объявил старик профессор, обращаясь к чиновнику с претензией, — вы мне не сказали, о чем мне надо говорить с братом! Послали к брату, но не сказали, о чем с ним беседовать! Вы желаете со мной что-то ему передать? О чем говорить прикажете?

— Ну-у-у. Откуда я могу знать, о чем вы станете говорить с братом?

— Мне не о чем говорить с этим братом! Он мне больше не брат! Мы чужие друг другу люди!

— Да что ж такое сегодня, — с досадой сказал Варфоламеев. — Все от родства отказываются. К Макару сестра приехала, а он говорит, что нет у него сестер. Мне надо идти с братьями-украинцами разговаривать. А они меня за брата не считают. Вы, Роман Кириллович, тоже от брата отказываетесь.

— Он мне не брат!

— Ну-у. Все люди братья. А родные братья — тем более. Так что, будьте любезны, ступайте. Это ваш долг. А ты, Макар, сделай милость, иди к сестре. А я уж схожу к братьям-славянам.

— Долг?

— Именно. Долг братства. У всех нас имеются долги. Надо отдавать.

И, с тоской посмотрев на редкие деревца на горизонте, Варфоламеев двинулся навстречу украинскому батальону «Харон», построенному для атаки.

Роман Кириллович, сосредоточенно обдумывая услышанное касательно долга, хмурясь, не соглашаясь, опять повернулся и упорным безумным шагом пошел по развалинам Бахмута.

Макар, пожав плечами, отправился к женщине, ждавшей его. Рита Мойра ждала его, комкая в руках платок. «Все же, бабы — все дуры, — думал Макар, — с вязаньем она расстаться не может. Кругом все горит, а тетка носки вяжет. А может, и правда сестра. Всякое бывает».

Варфоламеев и гегельянец фон Арним шли к перелеску, за ними увязался Василий. Фон Арним шел первый, радуясь развязанным рукам, легко отмахивая левой рукой ритм ходьбы. Все сложилось так, как и должно было сложиться: он возвращается к цивилизации. Дорога шла немного вверх, не слишком круто, однако с видимым наклоном, так что быстро идти не получалось.

Оно и к лучшему, думал Варфоламеев, спешить мне некуда. Василий догнал своего хозяина, и они пошли рядом.

— Когда подойдем, — сказал Василий, — ты им сразу фрица давай, депутата бери — и бегом.

— Как получится.

— Что, Андреич, не сладко помирать? Согласись? Как других на смерть агитировать, так оно ничего. А самому, я чай, несладко.

— Несладко, — согласился Варфоламеев.

— Вот скажи, стоило оно того? Ну вот, все эти тридцать лет. Хапали же в три горла. Что сам сожрать не можешь — дружкам, подельникам. Всю страну разворовали. Ведь семья народов же была.

— Значит, не было.

— Была, — убежденно сказал Василий. — В том-то и дело, что была. А что ссорились, так это же такое дело, братское. Поссорились, потом помирились. Жадность все сгубила, Андреич.

И шли некоторое время молча. Вот они, раменки, уже близко.

Василий сказал:

— Знаешь, Андреич, что я понял? Скажу напоследок. А то ведь пристрелят, так и не поговорим.

— Скажи.

— А понял я, что все вранье. Врут нам все и везде. И ты врешь, и остальные. И наука ваша вранье, и политика вранье, и попы тоже врут. Все врут.

— Ишь ты. Мудро.

— А правда знаешь где? Скажу. Только в простом доме в деревне. Как я мальчонкой жил. Бати у меня отродясь не было. Мать да бабка. Деда на войне убили. И так нам тихо жилось втроем. Уютно. Бедные мы были. Но всего хватало. Картошка была. А больше человеку и не надо ничего.

— Ну-у-у. Иногда надо больше.

— Это некоторым. От них все зло. А хорошим добрым людям ничего больше и не надо. И помню я, Андреич, как мама моя идет по косогору впереди меня. Несет бидон с молоком. А я за ней поднимаюсь. Только ее ноги вижу и руку с бидоном. И трава кругом. Иду маленький, смотрю на эти ноги, и такое мне счастье. Перестройки не надо. И войны не надо.

— А свободы? — спросил Варфоламеев, криво улыбнувшись. Они уже почти подошли к украинским солдатам.

— Вот уж чего мне отродясь не надо было, — сказал Василий. — Пришли мы с тобой, Андрей Андреич. До пункта нашего упокоения.

— Ты себя не хорони, Василий. Уйдешь домой. Обещаю.

— А кто меня дома ждет? Никто и не ждет. Плакать некому. Обидно просто, Андреич! Обидно мне! За людей обидно! Вот что этим политикам под хвост попало? Ну чего не хватало? Генерала, допустим, взять. Все у человека есть! Бабу хочет? Пожалуйста! Бабу — любую! Денег куры не клюют. Дворцы понастроили. Жрут специальный хавчик. Человек приставлен — пробует,