Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 110
От спирта Дунаева перекосоебило, он чудом удержался от рвоты. Старик протянул ему кусочек хлеба – зажевать. Вместе с этим влажным, комковатым, серым хлебом из блокадного пайка к Дунаеву окончательно вернулось земное сознание. Он вдруг с удовольствием посмотрел в блеклое небо, где кружилась одинокая ворона.
– Ишь ты, летает! – сказал Поручик, тоже глядя на ворону и отпивая спирту из фляжки. – Надо же, уцелела, не съели ее.
– А сколько времени прошло, пока я был Там? – спросил Дунаев.
– Месяца два небось, а то и с лишним, – ответил Поручик и в качестве доказательства пнул сапогом водянистый осевший снег. – Видишь, весна на носу. Ты воздух понюхай.
В воздухе действительно присутствовало что-то особенное, какая-то трогательная расхлябанность, характерная для приближающейся весны.
– Весна. А что, блокаду прорвали? – спросил парторг.
– Прорвать – не прорвали, но Тихвинский плацдарм удержали. Немцы хотели второе кольцо блокады замкнуть, посадить Ленинград в железный мешок. Тогда бы все здесь умерли, наверное. Но не вышло. Вовремя ты Сладкого-то перещелкнул, а то бы он на город навалился. Все бы задушил собой, играючись.
– Значит, его имя – Сладкий, – задумчиво пробормотал парторг. В памяти коричневым пятнышком мелькнула бесформенная фигурка Верховного Божества, и сквознячок нежности пробежал по извилинам души.
– Ну, это мы так его называем, – пожал плечами Поручик. – Да хуй с ним, теперь про него можно забыть. Он теперь, как принято говорить, «выздоровевший». А еще говорят: «выписался». Одного мощного врага ты вывел из игры. Неплохо для начала. Правда, сам чуть было не загремел – а все из-за того, что не вовремя Советочку подключил. Враг тебя сразу засек, и тут же ты прилип к нему – так и втемяшились вместе в его Исконное. Пусть это будет тебе, Дунай, уроком – впредь будь осторожнее.
– А как в городе-то? Как люди?
– Держатся как-то из последних сил. После того как ты врага увел, полегче им чуток стало. По Ладоге удалось подвозить кой-чего. Но теперь снова хуже будет. – Поручик посмотрел на липкий снег под ногами. – Ладога таять начнет. Весна будет тяжелая. Да еще ваш брат большевичок людей побоку пускает. Пока люди с голодухи мрут, товарищ Жданов в своем кабинете манговый сок пьет и цыплячьими котлетами балуется, а подчиненные его тем временем себе девчонок присматривают,
– Завязывай, атаман, беляцкую пропаганду! – в тон Поручику добродушно ответил Дунаев. – Наш брат большевичок, если чем и балуется, так украдкой, скромно, а ваш брат помещик столько веков народ давил, да еще этим и гордился, как петух. Если бы сейчас ваша власть была, вы бы балы на костях людских устраивали, у вас девки в кринолинах и лакеи с конфетами прямо по улицам бы бегали, среди умирающих, безо всякого стыда. Ты лучше скажи: не махнуть ли нам прямо сейчас в Избушку? Отоспимся, в баньке попаримся, наберемся сил – и снова в бой. А?
– Губа у тебя не дура, Дунай. В бане попариться – это каждый дурак любит. Нет у нас времени прохлаждаться. Расскажи-ка мне, родной, что ТАМ было?
Мило беседуя, шли они по кладбищу. Дунаев попытался рассказать про Рай, но это как-то не удавалось. Рассказ что-то не клеился, барахтаясь в непонятной вязкости. Безуспешно пытаясь подобрать слова, чтобы дать Поручику полный отчет о Рае, Дунаев машинально опустил руку в карман своего пыльника и нащупал там незнакомый вроде бы предмет. Продолжая говорить, он бессознательно вытащил его. Это была серая, гладкая, неприятная на ощупь веревка, заканчивающаяся серой же кисточкой. Дунаев с недоумением уставился на нее.
– Да еб же твою мать!!! – внезапно заорал Поручик чуть ли не на все кладбище, глядя на предмет вытаращенными от предельного изумления глазами. – Да это же… Это же… Клянусь дуплом, это же вроде как ТРОФЕЙ!!!
Глава 38. Трофей
Есть вещи некоторые в глубине квартир,Есть вещи в темноте лесов.Предметы слабости, старинные, как мир.Кусочки твердые. Комочки в каше снов.
Пусть на запястье вздрогнувший ФракирЕлозит нервно, жертвы возжелав.Пусть камень с дыркой достает факирИз ссохшихся и спутавшихся трав.
Ты на рассвете встретишь секретерВ дремучей чаще, там, где водоем.И воды черные вдруг отразят торшерИ кресла, где сидели мы вдвоем.
В глухом лесу, в глухом лесу, в глухом,Где не охотятся, где срубов нет и пней,Журнальный столик с треснувшим стекломУперся ножками в сплетение корней.
Как бы чуть-чуть брезгливо книжный шкафЗашел по пояс в омут пожилой,И набухают корешки впотьмах,И полки наполняются водой.
Вещь вышла из себя. Вещь стала не в себе.В глубоком подземелье, у пещерной реки,Кто-то заламывает пальчики,Кто-то плачет в темноте,Ищет «подарок на День Рождения», но не видно ни зги.
Хоть и светятся глаза, но не видно лица.Лапка лапку трет, перепонки скрипят:«Моя радость! Где ты?» Но нет кольца!Подарок украла группа подлых ребят.
«Он мой! Он мой! – кричал графоман. –Он мой с детства!» Но нельзя отстоять!Продажные ювелиры отнимут священный подвал.Можно только скрипеть перепонками. Можно рыдать.
Одному меланхолику к жопе прибивают Подарок гвоздем.Но и гвоздь не поможет – подарок украдут.Предмет Поражения не любит ходить вдвоем,Он не любит слово «Конец», он предпочитает «Капут».
Если ты, дружочек, в ладошке зажал трофей,Значит, ты в новой цепочке, значит, вошел в Союз.И ждущий Второго фронта рузвельтовидный ОрфейВ самом белом на свете Доме нарежет спелый арбуз.
Рядом с ним Евридика, их не разделит Стикс.Их не разделит Лета. Лето у них в зрачках.Во рту уголовного ангела блеск серебряный фикс.Девушки бегут по льдинам на тоненьких каблучках.
Мебель уходит в дупла, в тину, в хруст шалашей.Глаза Хозяйки слепы в течение белого дня.Открывается зрение ночью, чтобы видеть белых мышей.Чтобы видеть белесость тропинок, скользящих по мякоти дна.
Сегодня, наверное, праздник. Сегодня получишь Предмет.Ты сможешь сжимать в ладошке собственную судьбу.Пройдут миллиарды мгновений, проскочат десятки лет,И вас похоронят вместе в простом деревянном гробу.
И после, в неведомых жизнях, в посмертных сюжетах, в мирах,Свой сувенир повсюду будешь таскать с собой.Стирается память. Останутся только ворсинки на швах.Серое, Плотное, Узкое. Кисточка. Гвоздик. Отбой.
От неожиданного поручицкого вопля Дунаев покачнулся. Он стал легковозбудимым, любое исступление мгновенно передавалось ему, как электрический ток.
– Какое сегодня число? – спросил он напряженно.
– Двадцать девятое февраля! – ответил ему Поручик и начал вертеться на каблуках вокруг своей оси.
– Сегодня мой День Рождения! – Голос парторга отчего-то пресекся.
– Поздравляю, – спокойно сказал Поручик и, присев на первую попавшуюся могилу, снова достал из кармана флягу со спиртом. – Ну что ж, надо выпить по этому поводу. Сколько же тебе стукнуло?
– Не помню что-то. Средний возраст. – Дунаев присел рядом с Холеным. На могиле было написано: Шухмин Герман Валентинович, Шухмина Антонина Яковлевна. С овальных фаянсовых фотографий смотрели лица старичка и старушки. Старичок в праздничном черном пиджаке, в вышитой косоворотке, в очках. Старушка в чистеньком белом платочке с бахромой. Дунаев все еще держал в руках серую веревку с кисточкой. Он несколько раз перевел взгляд с бахромы на кисточку и обратно. Старики Шухмины напомнили ему деда и бабку, которыми обернулся Поручик в тот первый вечер в Избушке, когда Дунаев, голый, разбухший и охуевший от лесного галлюциноза, первый раз постучался в кривоватое окошко с наличниками.
Холеный тем временем выпил и протянул фляжку парторгу. Пить спирт было не под силу, парторг только смочил губы. Но и этого было достаточно, чтобы почувствовать опьянение.
– Вот и дождался ты настоящего Подарка на День Рождения, – сказал Холеный, указывая на веревку. – Сейчас ты вряд ли можешь оценить его по достоинству, но со временем поймешь, какую тебе охуительную вещь удалось получить ТАМ, у них. Мне только гадать остается, как она к тебе попала. Неужели ты им так понравился, что они сами тебе ее отдали? Или случайно? Ты сам, судя по лицу, не помнишь толком ничего.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 110
