Оплывший боров-судья сидел за небольшой кафедрой и листал протоколы. Было видно, что ему скучно, и он попросту коротает здесь время, раз уж государство наделило его судейскими полномочиями. По указанию пристава я встал на специально отведенное место для подсудимых. Тот же пристав сунул мне какой-то бланк.

— Переноси по месту жительства, — сказал мне он. — Чтобы сейчас не рассматривать. Пойдешь домой, а потом тебя вызовут повесткой…

— Так можно?

— Конечно. Вот бланк заявления только заполни.

После ночи, проведенной в камере, участвовать в судилище не хотелось совсем, хотелось домой, хотелось спать, я воспользовался подвернувшейся мне возможностью. Заполнил бланк, поставил подпись. Пристав забрал его и отнес судье, который восседал метрах в пяти от меня. Тот вскользь пробежался глазами по бумажке и изрек:

— Свободен.

Я покинул зал.

— Ну как? — спросили меня Глеб и Быра.

— По месту жительства перенес.

— Понятно.

Мои товарищи сделали то же самое, по инициативе суда, само собой. Но сегодня эта инициатива совпадала с нашей, как ни странно. Через полчаса мы были свободны. Вышли на крыльцо, там встретили майора.

— Уже? — удивился он.

— Все, оправдали нас.

— Быть такого не может…

Майор специально пошел узнавать, мы же закурили. Формально мы могли теперь плевать на майора с высокой колокольни храма свободы. Но хотелось триумфа. Вскоре тот вернулся.

— По месту жительства перенесли? Жаль… Надо было вам пару суток административного ареста впаять.

— Товарищ майор, не будьте кровожадны — вам это не идет, — мы рассмеялись.

— Ладно, больше не попадайтесь, понятно?

— Еще бы.

— Поехали! — скомандовал майор своим подчиненным, они загрузились в «Газель» и отчалили от здания суда.

Почти сразу же за ними к суду стали подъезжать автобусы с задержанными за вчерашний сход. Автобусов было много.

— Ого, — присвистнул Вадим, — это им работы, — он кивнул в сторону суда, — до вечера хватит.

— Видимо, поэтому и отправляют по месту жительства.

— Не иначе…

— Ну ладно, — Вадим протянул нам свою ладонь, — давайте прощаться, я домой.

— Уже? Тогда бывайте…

— Ага. Если сегодня вечером сход будет — пойдете?

— А будет?

— Наши говорят, что будет.

— Может, и пойдем.

— Ну, тогда увидимся, — мы пожали друг другу руки.

Вадим удалился, мы проводили его взглядами. Хороший дядька. Хотя бы ради знакомства с ним стоило посидеть эту ночь в камере. А поначалу он мне не понравился…

— Ну, что делать будем? — спросил я товарищей.

— Я бы пива выпил, — сказал Быра.

— Поддерживаю, — это Глеб.

— Пошли тогда, где здесь магазин?

Мы побрели прочь от здания суда, еще один декабрьский день только начинался, что нас ждало впереди — можно было только догадываться. Неужели митинги захватили всю страну? Интересно… Чем же все тогда закончится?

Мы шли мимо автобусов с задержанными товарищами — махали им руками, делали ободряющие жесты. Все равно мы победим — на сегодня, так завтра. Никакой ОМОН не сможет остановить целое поколение, это факт. Обрюзгшие судьи, депутаты, чиновники, силовики и прочие жулики рано или поздно вынуждены будут уйти, потому что даже они — со своими деньгами и властью — не в силах противостоять будущему. Вот в это хотелось верить, и мы верили этим декабрьским утром, в понедельник, когда я вдруг понял, что не хочу идти в свой офис — и не пойду…

Испытание Свободой

Самые тяжелые путы — это путы свободы. Твое сознание лелеет мечты о ней уже многие годы, но готово ли оно принять ее? Готов ли ты сам стать свободным? Преодолеть все сдерживающие тебя границы и выйти в открытый космос…

Испытание свободой — самое трудное испытание. И мне предстоит пройти его.

Я выхожу на каменную площадку в нише на одной из наклонных плоскостей Зиккурата. Далеко внизу раскинулся Песок и Пепел, город убийц. Еще дальше — те места, которые я оставил очень давно, убегая от обстоятельств, ища лучшей доли; места, воспоминания о которых стерлись, размазались, заросли уродливыми рубцами.

Там, внизу, бушует пламя. Кажется, там началось восстание. Вооруженная до зубов толпа беженцев прорвала заслон возле КПП и ринулась к Зиккурату. Они надеются достичь вершины так же, как и я. Возможно, у них даже получится.

Их бунт — это рывок к свободе. Судорожный бросок загнанных и измученных людей. Уставших от неизвестности, измотанных отчаянием, потерявших в схватках с убийцами зубы, конечности и вместе с ними — страх.

Там же и сами убийцы. Хищники — они чуют кровь, которая обязательно прольется, раз начался бунт. Для них это игра, да и хороший повод немного изменить расклады реальности в свою пользу, встряхнуть зарвавшихся жрецов.

Революция ползет как эпидемия, от которой спасаются все эти люди. Возможно, она поглотит их вместо нее. Вполне закономерный итог.

Я стою, ветер шевелит мои волосы. Я знаю, что где-то позади меня стоит Человек-с-головой-Быка, смотрит мне в спину. Я знаю, что он ничего мне не скажет, а если я повернусь — предпочтет раствориться в темных залах Зиккурата.

Знаю я и то, что ему нечего мне сказать. Сейчас, по крайней мере. Он видит реальность неизменной, а возможно, сам делает ее такой, считая, что только так можно сохранить этот мир в целости. Он дарует мне свободу, дабы я сам решал, как распорядиться ее дарами.

Я смотрю на толпу внизу, которая крушит КПП, сметает заграждения, убивает Сержанта Закономерность и его товарищей, врывается в этот бар «У Зиккурата», в котором я не так давно пропускал стаканчик-другой. Потом бар начинает полыхать, оттуда вываливаются мародеры с бутылками в руках, заливают пойло в свои надорванные от крика глотки.

Они просят свободы — и вот свобода дана им. Освобожденные — они превращаются в убийц. Вчерашние беженцы жгут, грабят и убивают. Их свобода делает их такими. Теперь они — ее рабы.

Мне не хочется думать о том, что бы сделал я, будь сейчас среди них, будь на их месте. Я ведь тоже из этого теста. И так же желаю свободы, и так же боюсь ее.

Я смотрю на объятые огнем кварталы и понимаю, что свобода — величайший дар и тяжелейшее проклятие. Обрести ее — значит перестать быть живым, принять свою смерть и отправиться в вечное изгнание. Свобода — это отрава, которая станет живой водой лишь для того, кто готов отравиться так, что умрет.

Где-то в параллельной реальности люди покупают квартиры и автомобили, фотоаппараты и микроволновые печи. Обзаводясь вещами, привязывая себя к ним, они становятся несвободны, стирают свою собственную историю, меняя ее на историю вещей.

Здесь — я, одинокий в звенящей пустоте, — размышляю о свободе. Готов ли я принять ее? Обрести, зная, какую цену придется заплатить?.. У меня есть ответ.

Я возвращаюсь назад. Иду под темные своды. Где-то там меня ждет Человек-с-головой-Быка, я дам ему ответ, пусть не переживает.

Революция — Песнь 7. Куплет 2

Ветер гулял вдоль улицы, поднимая клубы мелкой снежной пыли, лохматя в небе тучи свинцового цвета и принося из-за лесополосы, отделяющей город от химического завода, запах фенола, который медленно оседал в жилых кварталах. Улица была почти пуста, лишь изредка темные фигурки прохожих мелькали между домами.

Вслед за взрывной волной наполненного митингами и эмоциями декабря пришло холодное безвременье января. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, захлебнулся в бессмысленности собственных лозунгов и беспощадности объективной реальности, в которой революция хипстеров оказалась не более чем оксюмороном. Молчаливые массы, зовущиеся народом, так и не смогли зарядиться энергией городского протеста и в большинстве своем остались безучастны к декабрьским событиям. В итоге все закономерно уперлось в новогоднее празднование, когда за взрывами фейерверков и хлопками бутылок с шампанским политические и социальные противоречия немного сгладились, а революционные манифесты несколько поистерлись из памяти.

Праздники, продлившиеся больше недели, погрузили страну в обычное дремотное состояние, в котором она и пребывала до сих пор.

В середине января я получил повестку в суд по месту прописки — на рассмотрение административного дела по моему задержанию в начале декабря. Нужно было ехать в родной город. Я посчитал, что это еще один сигнал в той череде сигналов, что я получил в последний месяц.

С работой все было решено — после декабрьских событий я больше не мог сидеть в офисе, наблюдая, как медленно затухает моя жизнь, как гаснет жизнь всего поколения клерков, останавливается дыхание целой страны. Я досиживал последние дни до Нового Года, зная, что после