В остальном подчиняюсь Вашим приказаниям. Вы пожелали того, чтобы я прекратил встречаться с Алиной, и я Вам повинуюсь. Я охотно иду на эту жертву ради блага Алины, моей нежной возлюбленной, с которой мне теперь скоро не увидеться. Я лишился счастья молиться рядом с ней. С каким наслаждением мы просили Господа положить предел нашим страданиям! Я наблюдал за тем, как в пылу молитвы прекрасные щечки Алины розовели от избытка благочестия, растроганная, она роняла слезы, и тогда я радостно думал: неужели Господь не исполнит просьб девушки, испытывающей к нему столь великую любовь? Господь видит нас, сходит к нам, наполняет наши сердца радостью и выслушивает наши мольбы. Стоя на коленях рядом с Алиной, я иногда воображал себе, что эта девушка освящена божественной благодатью; да, я поклонялся Вашей дочери, охваченный возвышенным чувством всепобеждающей любви... Ну что ж! Меня лишили этих удовольствий, но не предмета моего поклонения. В моем воображении постоянно витает образ Алины, и я молюсь ему в тиши уединения; Господь и она слились у меня в душе в нераздельное целое, к которому я устремляюсь в порыве беззаветной любви.

Письмо пятьдесят второе

ПРЕЗИДЕНТ ДЕ БЛАМОН — ДОЛЬБУРУ

Париж, 6 февраля

Куда ты подевался, Дольбур? По правде говоря, мне показалось, что ты образумился; если так, то молчу, обращение на путь истинный всегда заставляло волноваться мое сердце, ибо я, не веря в подобные обращения, хочу исправиться, но одного желания для успеха явно недостаточно. Нам всем придется лежать в могиле, и эту истину не оспоришь... Мы в меру сил сопротивляемся этому, проклятые страсти волнуют нам душу, ослепляют; в молодые годы энтузиазм бьет через край, в зрелые наши наклонности извращаются, а в старости мы полностью подчиняемся страстям; наши вкусы сформировались, мы привыкли к определенному образу поведения, разврат успокоил волнения нечистой совести. Между прочим, предложу тебе лучший способ избавиться от угрызений совести: почаще поступай дурно, и они прекратятся совершенно. Не останавливайся, повторяй и повторяй пройденное; неумеренные удовольствия дня вчерашнего должны служить питательной средой для сегодняшних наслаждений; таким образом, мы доходим до края могилы, ни на секунду не задумываясь о смерти. Ну, а с чем мы сталкиваемся в наш последний час? Увы, с предрассудками, и мы умираем в отчаянии.

Дольбур, я описываю твою смерть: вот тебя окружают священники, доказывающие, что дьявол уже точит когти, намереваясь вцепиться в твою душу, а ты, бледный, дрожащий, торопливо осеняешь себя крестным знамением, отрекаешься от любимых привычек и друзей и потом, как последний идиот, испускаешь дух. Но почему ты ведешь себя так малодушно? Все дело в том, что ты, как я не раз тебе говорил, никогда не руководствовался нравственными принципами. Ты слепо подчинялся страстям, не задумываясь об их причинах; слабый философ, ты не анализировал и не систематизировал движения души, предпочитая перепрыгивать через предрассудки, не пытаясь их разрушить напрочь; и вот, когда тело твое обессилело и бороться с ними ты уже не в состоянии, предрассудки появляются перед тобой вновь и тем самым повергают тебя в отчаяние.

Подкрепляя разврат здравомыслием, я действовал более разумно: оставив ненужные сомнения, я с корнем вырвал из своего сердца чувства, мешающие мне получать наслаждение. Ну, а когда наступит мой последний час? Я мирно усну в объятиях природы. Мне, разумеется, неприятно будет расставаться с наслаждениями, но я, по крайней мере, не буду раскаиваться в прежних удовольствиях. Я исполнил волю природы, скажу я себе тогда, ведь я свободно отдавался ее влечениям; мои поступки, очевидно, были угодны нашей общей матери, так как в моей груди всегда горел огонь желания... И почему я должен трепетать от страха перед лицом смерти? За что меня будут наказывать, если я при жизни охотно нес на своих плечах приятное бремя законов естества? Умрем же спокойно, ибо смерть есть не что иное, как переход в небытие; когда мои глаза закроются, для меня погаснет солнечный свет, я не существовал до рождения, меня не будет и после смерти; ты, например, не боишься того, что происходило с тобой до твоего рождения, так почему же ты опасаешься событий, которые якобы наступят после твоей смерти? Итак, в этом мире мне не принадлежит ничто и от меня ничего не зависит. Влекомый неизвестно куда неведомой силой, буду ли я страшиться моей судьбы?

Мой друг, оставь сомнения, я умру в совершеннейшем спокойствии; повторяю тебе, не надо убегать от предрассудков, сокрушай их, уничтожай, подчиняй себе; даже один-единственный предрассудок достаточен для того, чтобы отравить наше существование, вот почему, друг мой, мы объявляем беспощадную войну святейшим заблуждениям человечества.

По возвращении в замок Бламон я незамедлительно проверю показания нашей очаровательной малышки, которая, к моей великой радости, соединена со мной родственными узами. Признаюсь тебе откровенно, я бы пребывал в горьком отчаянии, если бы она оказалась мне чужой. Тебя я нисколько не опасаюсь, ведь теперь она уже не твоя любовница; но она моя дочь. Ну и что ж! Дольбур, ты прекрасно знаешь, что я боюсь только одного: как бы не лишиться страстно желаемых мной удовольствий. По счастью, все прояснилось, твой друг имел честь произвести на свет очаровательную Софи, с которой ты некогда провел немало приятных вечеров. Воспоминания о них будут еще приятней, когда ты узнаешь, что Софи — моя законная дочь, родная сестра твоей невесты.[71] Счастливый супруг, ты будешь обладать двумя сестрами сразу;[72] для полноты картины не хватает лишь госпожи де Бламон. Ты не представляешь себе, как я сильно желаю осквернить чистоту супружеских уз, которой гордится моя надменная супруга... Попробую сделать тебе некое весьма заманчивое предложение. Прикинься хотя бы на сутки страстно влюбленным в госпожу де Бламон, и если она не уступит — а это вполне вероятно, — я сам приду тебе на помощь. Ах, как забавляет меня эта сумасшедшая мысль, никогда мне еще не удавалось придумать ничего похожего; да, я хочу, чтобы ты стал любовником моей жены, пока же готовься к веселому путешествию; множество различных соображений, одно убедительнее другого, заставляют нас принять скорейшее решение относительно судьбы Софи; по дороге нам представится возможность подробно обсудить наши дальнейшие планы, однако я не думаю, что мы откажемся