— Я не даю ни ручательств, ни знаков, — пришел строгий ответ. — Если хочешь служить мне, служи слепо до конца!

— Тогда, по крайней мере, отдай мне ясный приказ. Прикажи отречься, и я отрекусь. Только прикажи ясно, избавь меня от сомнений.

— Я не отдаю приказаний, — последовал строгий ответ.

— Сомнения останутся с тобой, и выбор делать тебе! Правильный выбор на перекрестке судьбы — свидетельство величия; но взвесь все как следует, ибо, сделав неверный выбор, ты заслужишь мое проклятие!

С одной стороны, раскаяние, с другой — проклятие! Печально взирало мое сомнение на стрелку скверных весов. В глубине моей испуганной души что-то зашевелилось, и сквозь горести настоящего проросло воспоминание о торжественном часе, когда я впервые услышал легкий шепот Строгой госпожи и узрел полные высокого смысла образы ее неземной легенды: призыв к недужной твари аки лев выбраться через ущелья из земной юдоли, наводя страх на ангелов и выгоняя творца из гордых палат его блистательного дворца… ну, и все остальное, что приключилось в небесном царстве со львом. Я снова узрел этот час, и страстная тоска укрепила мою веру. «Да будет так! Прими же и эту последнюю, величайшую жертву. Я нищ на этой земле, у меня нет ничего, кроме тебя и обещания, нашептываемого твоим дыханием». Так воскликнул я и призвал всю свою волю для окончательного отказа.

И тогда мое сердце предприняло последнюю отчаянную атаку. «А как же та, что надеется на тебя и ждет? Ты и ее хочешь принести в жертву? Разрешит ли, допустит ли это твоя человечность? Позволит ли твоя совесть?» Я снова малодушно расслабился. Но сердце ретиво продолжало: «Что она почувствует? Что подумает о тебе? Каков будет ее приговор, если ты пренебрежешь ею? Она сочтет тебя нерешительным, слабовольным человеком и к тому же обыкновенным глупцом, неспособным оценить ее достоинства. Вот что она будет думать о тебе, и, думая так, тебя презирать».

Невыносимая для меня мысль! Жертву я мог принести, но вынести постыдные кривотолки по поводу этой жертвы, принять на себя ее презрение был не в состоянии. Я не находил выхода из положения, спасительная мысль не приходила в мою усталую голову.

И тут мне было видение. Она сама предстала передо мной, Тевда, ее душа. Такой же, какой она явилась мне тогда в часы «второго пришествия», но более зрелой и серьезной, с задумчивым, как на новой фотографии, взглядом. Она выступила из мрака столовой, оттуда, где ворковали горлицы, остановилась на пороге и с укором взглянула на меня печальными глазами. «Почему ты недооцениваешь меня?» — спросила она.

— Я! Недооцениваю тебя? — вскричал я. — О, если бы ты знала!

— И все же ты недооцениваешь меня, — сказала она. — Полагая, будто я настолько мелочна, что способна быть препятствием между тобой и твоим возвышенным призванием. Не думаешь же ты, что только ты один способен на возвышенные чувства? Что только ты столь благороден, что можешь принести в жертву свое сердце? Ты думаешь, я не чувствую так же, как и ты, дыхание твоей Строгой госпожи? Что я не в состоянии отдать должное гордому отличию — быть возвышенной до символа? Не понимаю и не чувствую, что бесконечно почетнее и радостнее быть твоей верной спутницей на крутых горных тропах славы, чем заботливой супругой и матерью твоих детей? Давай вместе положим наши сердечные желания к ногам Строгой госпожи, заключив перед ее лицом союз (более благородный, нежели союз полов пред алтарем людей, — союз красоты и величия! Я буду твоей верой, твоей любовью и твоим утешением, ты же будешь моей гордостью и славой, которая преобразит меня, жалкое и бренное существо, в символ, дарует мне бессмертие. — Так говорила она, и, полный ликующей благодарности, приветствовал я благородство ее величия.

Как мы решили, так и поступили. Мы сложили наши сердечные желания к нашим ногам, затем я снял с ее головы венец, а она с моего пальца — обручальное кольцо, и это мы тоже сложили к ногам. И когда мы стояли вот так, опустошенные и нищие, словно два дерева с облетевшими листьями, не имея иных украшений, кроме наших возвышенных душ, я воскликнул:

— Повелительница моей жизни, Строгая госпожа, это свершилось! Жертва, которую ты требовала, принесена.

Я ощутил ее дыхание, и перед священным трепетом ее тени возлюбленная моя опустилась на колени и робко спрятала свое лицо в моих ладонях.

— Благо тебе, — начала Строгая госпожа, — о верный мой предводитель, ты принял правильное решение; прими в награду мое благословение. Вот оно: отныне ты отмечен пафосом и величием; отличен от всех тех, кто влачит свои дни без черной печати моего призвания. Я повелеваю тебе иметь чувство собственного достоинства, которое не оставит тебя ни в заблуждениях и сумасбродствах, ни в позоре и презрении, и я запрещаю тебе быть несчастным. Ибо не себя, а меня отныне будешь ты чувствовать в себе; следовательно, ты оскорбишь меня, если в тебе не останется чувства высокомерия… Но кто это стоит на коленях рядом с тобой?

Я ответил:

— Это моя благородная подруга, твоя верная служанка, которая, как и я, принесла в жертву желания своего сердца. Прими ее, как ты приняла меня.

— Встань, — приказала моей подруге Строгая госпожа, — и покажи мне свое лицо! Лицо твое прекрасно и правдиво, я принимаю тебя, ты будешь мне не служанкой, а сестрой. Наклони голову, дочь моя, я окрещу тебя!

Моя подруга склонила голову, и повелительница дала ей имя Имаго.[88]

— А теперь, — заключила Строгая госпожа, — протяните друг другу руки, и я благословлю ваш союз. — Мы протянули руки, и она произнесла: «Во имя духа, который выше природы, во имя вечности, которая священнее преходящего человеческого закона, я объявляю вас женихом и невестой, неразрывно связанными на всю жизнь счастьем и невзгодами; пусть ваши души живут в нескончаемом брачном единении. Будь ее славой и ее великолепием, а она пусть будет твоим блаженством и